Убийство под микроскопом: записки судмедэксперта

Лев Михайлович как опытный рассказчик вел свое повествование плавно, не спеша. – Сам я не охотник, а только рыбак, – произнес мой собеседник. – Это, считай, забава рангом пониже. Если предположить, что среди охотников, как в боксе, есть свои весовые категории, то Константинова я бы отнес к тяжеловесам. Вот скажи: купил бы ты на скудные валютные средства в заграничной командировке импортные патроны? То-то и оно. В этом деле он был настоящий фанат.

Пусть не удивляет читателя, что подробности той давней истории Фридман знал до мелочей. Впрочем, это и неудивительно: как судебно-медицинский эксперт он около двух недель занимался этим делом. Вник в его суть по-настоящему профессионально, вписал навечно в свою биографию, сумев разглядеть то, на что другой человек не обратил бы внимания.

В пятницу поздним вечером на стареньком «УАЗе» охотники добрались до Дальнего леса. Здесь среди березовой рощи стоял крепкий бревенчатый дом. Егерь Скворцов, предупрежденный о визите заранее, уже ждал гостей. Он обнял каждого поочередно, задержав в объятиях чуть дольше других Константинова. Все-таки долго не виделись эти люди, испытывавшие друг к другу искренние взаимные симпатии. Вскоре хозяйка внесла в столовую кипящий самовар, и все расселись за большим деревенским столом. Приехавших было пятеро: трое хирургов из нижегородской клиники, где раньше работал Константинов, главный врач местной участковой больницы и, наконец, сам профессор.

* * *

День охоты выдался особенным, будто по заказу. Вчерашняя метель сменилась легким бодрящим морозцем. Когда охотники, выйдя из дома, собрались в кружок перекурить, первые солнечные лучи уже пробивались сквозь заиндевевшие деревья, ложились с безоблачного чистого неба на ближние поляны. Скворцов, как полагается хозяину, встал раньше других и вывел из гаража предназначенный ему для службы дребезжащий «газик», потом выпустил из сарая двух резвых охотничьих собак. Ждали загонщиков, вскоре появились и они – все местные, приятели Скворцова.

Тишину свежего морозного утра разорвал звук охотничьего рожка. Потом опять наступила тишина. Вскоре послышались вдали, будто доносившиеся с неба, далекие крики загонщиков, перемежаемые собачьим лаем, шумом и треском ломающихся сучьев.

За деревьями стремительно пронеслось продолговатое черное пятно, врезавшееся с разбега в павшую сухую березку. Дерево пушинкой отлетело в сторону, и в сиянии поднявшегося снега на узкую тропку выскочил крупный темно-бурый секач с ощетинившимся загривком и агрессивно устремленной вперед головой. Звуки выстрелов мгновенно взорвали лесную тишь. Кабан на миг застыл, словно раздумывая, в какую сторону ему бежать, сделал несколько больших прыжков и скрылся в чаще. Вслед зверю, как окончание неудачно сыгранной увертюры, прогремели два одинаковых выстрела.

Потом на поляне появился Скворцов, без шапки, с возбужденным от азарта лицом. По сигналу егерского рожка участники охоты потянулись на звук трубы. Минут через 15–20 собрались все, включая и самых дальних – загонщиков. Не было лишь Константинова.

Пока обменивались мнениями (в общем-то было ясно, что кабан оказался куда проворнее охотников), Скворцов, любивший во всем порядок, попросил людей не расходиться.

– Время еще есть, – сказал егерь. – До темноты сделаем вторую попытку. Тут неподалеку, за болотом, километра за два по прямой, есть кабанье семейство. Попробуем их поднять. Вы перекурите, а я схожу за Константиновым, что-то он подзадержался. Егерь направился к просеке, как тут его кто-то окликнул:

– Гляди, Егор Петрович! – прокричал один из загонщиков. – А секача мы все-таки подстрелили.

Действительно, на снегу редкой цепочкой, подобно высыпавшимся из лукошка ягодам, алели небольшие капельки крови.

– Ранение пустяковое, – Скворцов тронул снег валенком. – Но теперь нам его не догнать. Верно, за километры ушел.

Он выбрался на тропу и скрылся за деревьями. Прошло несколько минут, как вдруг все услышали тревожный крик егеря. Скворцов кричал громко, с надрывом, не жалея голосовых связок. Все заспешили на его зов.

Метрах в пятнадцати от просеки в глубоком снегу на спине лежал Константинов. Редкие снежинки ложились на бледное лицо, а от виска спускался к щеке потек крови. Рядом валялось ружье – тот самый «браунинг», на прикладе которого тоже была кровь.

Врачи, оттеснив остальных, склонились над профессором. Слышались их возбужденные голоса, отрывистые фразы. Потом доцент Яковлев на правах старшего, словно на консилиуме ставя диагноз, тихо произнес:

– Похоже, ранение смертельное. Тут медицина бессильна. Вызывай, Петрович, милицию, теперь без нее не обойтись.

* * *

Лев Михайлович встал и подошел к окну. Он всматривался в вечерние огни за запотевшим стеклом долго и внимательно, мысленно возвращаясь в тот зимний день, когда в Дальнем лесу увидел на заснеженной поляне в лучах заходящего солнца тело погибшего Константинова. После продолжительной паузы Фридман произнес: