Спустя некоторое время работы в группе неожиданно я почувствовала бессознательное беспокойство. Я совершенно упустила тот факт, что была полностью уязвима и действовала, следуя лишь своей внутренней динамике. Я чувствовала, как меня тянуло к тренеру группы, опытному психотерапевту, и рядом с ним я искала защиты. Однако это не было прямо связано с моей склонностью к растворению в отношениях с другими, а я была слишком неопытна, слишком напугана, чтобы суметь это сформулировать для себя. В конце семинара я потерянно бродила вокруг, не знала, куда я хочу пойти, где мое место. В этом состоянии я встретила терапевта, и он взял меня в свои руки. Не как отец или как осознающий психолог и человек, а как мужчина. Я никогда не забуду, как придавила мой живот его нижняя часть тела. Я была будто наэлектризована и еще более дезориентирована. Я больше не могла опомниться. Встречу дома с другом постоянно пересекали мысли об этом мужчине, и мое беспокойство, ощущение преследования, до предела обостренная чувствительность и нарастающий бессознательный страх перед страстью привели меня, в конечном итоге, в закрытое психиатрическое учреждение. Я не могу описать тот ужас, который я ощутила, когда за мной закрылась дверь. Это был момент вселенской покинутости. Благодаря друзьям, пребывание там длилось, слава Богу, только три дня. Но эти три дня я почувствовала как три года или даже три десятилетия.
В шоке я начала лихорадочно искать объяснения. Кроме того, началась переписка с терапевтом, которая вскоре стала очень личной. В поездке вместе с моим другом мы посетили его через пару месяцев после этого события. У моей потребности снова его увидеть, вероятно, была двойственная причина: с одной стороны, чувство сильного притяжения к нему, с другой стороны, потребность получить ответы на мои невысказанные вопросы и удовлетворить мое стремление к порядку, потому что этот человек был действительно специалистом по душе, а также на 16 лет старше меня.
После разговора на пути к нашей машине он взял меня за руку и больше не отпускал ее. Сила его прощального объятия привела меня в такое замешательство, что с тех пор я больше не поддерживала контакт с моим другом. Так что мы расстались вскоре после нашего возвращения, и отношения с терапевтом стали более интенсивными, хотя он был женат. Наши отношения настолько его укрепили, что он сделал шаг из своего 20-летнего, предположительно несчастного брака и мы собирались прожить жизнь вместе. Спустя три года нашей совместной жизни, очень счастливой для меня, я снова участвовала в одном тренинге. Там я снова пережила горячность своего бессознательного, так что я в то время ощущала себя затопленной и не владела собой. У моего партнера это вызвало такой страх, что он решил расстаться со мной. Он заклеймил меня как более или менее психотическую и шизофреничку. От этого я чуть не сошла с ума, так мне было больно…
Я провалилась в большую черную дыру, впала в депрессию с суицидальными фантазиями и была какое-то время неспособна ни жить, ни работать.
Не в последнюю очередь эта невыразимая боль утраты отца-любовника, как я теперь понимаю, вывела меня на духовный путь, то есть на последовательную обращенность внутрь».
Я процитировала здесь письмо этой сорокалетней женщины, чтобы можно было ощутить, как глубоко могут потрясти душу утраты границ.
В США с некоторых пор есть группы, которые работают с очень специфическими проблемами сексуально эксплуатируемых клиенток и клиентов, например, «Посттерапевтическая группа поддержки в Калифорнийском университете», «Национальный комитет по предотвращению насилия при психотерапии» в Нью-Йорке, клуб «Стоп насилию консультантов» в Вашингтоне, «Ассоциация пациентов, переживших психологическое насилие» в Техасе.
Если у вас возникло впечатление, что сексуальные нападения в терапии — это современная проблематика и теневая сторона духа нашего времени, я хотела бы напомнить, что инцест и сексуальная эксплуатация в терапии — это вечная тема. Проблемы с соблюдением границ мы знаем из истории психоанализа. Требование абстиненции, запрещающее терапевту его инстинктивные желания по отношению к своим пациентам, старо как сам метод. Подоплекой этого требования абстиненции, названной «дефензивной» концепцией, является потребность защитить врача, чтобы он не потерял себя в сексуальном возбуждении и не забыл свою подлинную задачу и ответственность по отношению к пациенту.