Убийство девушку не красит

Затем снова бродили и снова сидели, вытянув натруженные ноги, на открытой веранде французского ресторана, с аппетитом поглощали гигантских улиток, запивая их кроваво-красным старым вином.

Вначале Сергей осторожно предложил говорить по-английски, чтобы не привлекать к отцу лишнего внимания. И они старательно говорили, хотя Сергей довольно долго строил в голове фразы, подбирал слова, а отец периодически подправлял его грамматику. Но как только речь заходила о доме, – том, русском доме, – оба сбивались на русскую речь, и это было одновременно и странно, и нелепо, и по-грустному смешно. Здесь, в Кейптауне, где и на учете-то в консульстве всего триста русских, российские проблемы были далекими и малоизученными. Освещались они так же скудно, как в России проблемы Южной Африки. И Сергей терпеливо разъяснял, приводил примеры, делал заключения. Рассказывал отцу о клинике, о стариках Новоселовых, о коллегах по службе, больных. О том, как хлестко отзывается об особенностях национальной политики больничная санитарка Килька, о том, как заново смастерил лицо попавшей в аварию девочке, о том, как изменился с годами их любимый Серебряный Бор, о Москве, о Питере. Отец заинтересованно слушал и иногда уточнял:

– А мне тут рассказывали… Это правда?

Ну как, скажите, можно было обсуждать двоим русским такие животрепещущие темы на чужом языке?

Только о матери они почти не говорили. Как будто бы оба боялись затронуть больное. Мать упоминалась только в контексте и была как бы табу.

24

Сергей с удивлением обнаружил, что его отец в действительности очень сентиментален, немного хвастлив и абсолютно беззлобен. Когда в один из «вечеров откровения» он спросил отца о том, как ему удалось с такими чертами характера когда-то вращаться в механизме государственной власти, в жесткой партийной молотилке, отец устремил взгляд поверх сыновней головы, помолчал, вспоминая далекое, и опять не появилось на его лице ни злости, ни жестокости:

– Тогда я был другим. Меня, Серый, видимо, изменили возраст и знание жизни.

– И материальное благополучие, – подсказал Сергей, так и не сумевший до конца забыть отцу свое детство.

– Да, – спокойно добавил отец, – и деньги тоже. К сожалению, именно они позволяют нам легче примиряться с окружающей действительностью. С ними это выходит быстрее и проще, чем без них. С ними, Серый, согласись, легче думать о душе. Впрочем, изначально все же должна быть душа…

И Сергей был с ним согласен.

В один из вечеров, когда они допоздна засиделись на улице, разговор зашел о смерти. Так, не применительно ни к чему, просто о жизни и смерти. О жизни после смерти. Нынче, на пороге сорока, эта тема все больше начинала волновать Сергея. И в полной тишине голос отца внезапно прозвучал тоскливо:

– Серый, похорони меня дома. На родине.

– Пап, ты о чем? Что тебе об этом думать? – переполошился такому обороту Сергей.

– Нет, ты не пугайся, я сегодня ночью умирать не планирую, и ничего у меня особенно не болит. Но думать пора уже, да и само оно думается все чаще. Я же старенький уже, врачам вот не очень нравлюсь…

– Что с тобой, папа? Что они говорят? Ты только скажи, я все сделаю, поедем со мной, я все сам…

– Сереженька, я верю в твои руки. Преклоняю колени перед твоим мастерством. Но я немного не по твоей части. Между прочим, у нас здесь, в Кейптауне, первая в мире операция по пересадке сердца была выполнена. Так что медицина здесь на уровне, и наблюдают меня классные специалисты, не беспокойся… Только я их все равно не люблю. Плачу им деньги, а не доверяю. Сам подумай, лежать голым, изрезанным, отовсюду трубки торчат и провода тянутся. Бр-р! И все это ради того, чтобы протянуть лишних полгода?… Я и пробовать не хочу. Нет, Сергей, я за эвтаназию.

– Папа, что все же врачи говорят? – безуспешно пытался добиться ясности Сергей. – Они что, требуют операции, а ты отказываешься? Папа! Ты сам знаешь об успехах современной кардиохирургии. Тысячи успешных операций в год. Что ты как обыватель рассуждаешь!

От испуга за отца, от неясности и неожиданности Сергей кипятился не на шутку.

– А я и есть обыватель. Это ты светило, а я – типичный обыватель. Да не пугайся ты так, я ведь просто теоретически рассуждаю, не применительно ни к кому. Мне всего-то шестьдесят семь, я умирать не собираюсь. Но начинать потихоньку готовиться нужно, надо к мысли привыкать.

Было ясно, что отец не хочет говорить подробно, не хочет обременять и пугать сына, не хочет муссировать малоприятную тему.

– Пап, к ней не привыкнешь никогда. Даже если ежедневно ждешь. Пустое.

Как бы итожа тягостный разговор, отец рассыпался хрустким, дребезжащим смехом и, обведя рукой открывшийся простор, великодушно предложил:

– Это все твое, Серый, забирай.

– Отец, ты не дури, мне не надо ничего. У меня свое все есть. Я даже дом купил на заливе, все как полагается. – Разговор превращался в опасно двусмысленный. Получалось так, будто отец специально отправляется на тот свет, дабы осчастливить сына внезапным богатством.