Убийства на улице Морг. Сапфировый крест

Ее сухая напористость и холодная нетерпеливость очаровали Фламбо при первой же встрече. Он стоял в фойе у лифта в ожидании мальчика-лифтера, который обычно развозит по этажам служащих и посетителей, но эта яркоглазая орлица не захотела терять драгоценное время. Резким голосом она заявила, что прекрасно знает, как устроен лифт и вполне может обойтись без всяких там мальчиков… или мужчин. Несмотря на то что контора ее находилась всего-то на третьем этаже, за несколько секунд подъема она успела изложить Фламбо многие из своих фундаментальных взглядов на жизнь и общество, из которых следовало, что она – женщина передовых взглядов, предприимчивая и любит современную технику. Яркие черные глаза ее вспыхнули от гнева от одной мысли о тех, кто не приемлет развитие механики и ратует за возвращение в жизнь романтики. Каждый человек, говорила она, должен уметь управляться с машинами, так же, как она умеет управлять лифтом. Ее, похоже, даже возмутило, что Фламбо открыл ей дверь лифта. Сам же обозначенный джентльмен поднялся на свой этаж, улыбаясь несколько смешанным чувствам, которые вызвала в нем столь вспыльчивая независимость.

Спору нет, характер у нее был решительный, деловой, а движения ее худых изящных рук были такими резкими, что создавалось впечатление, будто она вот-вот начнет крушить все вокруг себя. Однажды Фламбо зашел в ее контору с каким-то документом, который нужно было напечатать, и увидел, что она только что швырнула очки своей сестры на пол и растоптала их каблуками. Когда он открыл дверь, она как раз произносила пылкую обличительную речь насчет «всех этих тошнотворных медицинских изобретений» и о том, что тот, кто пользуется всем этим, признает себя ущербным человеком. Кончилось это тем, что она запретила сестре приносить с собой подобный искусственный и вредный для здоровья мусор и напоследок спросила, чего ей ожидать в следующий раз: деревянных ног, искусственных волос или стеклянных глаз. Когда она говорила, глаза ее сияли, как два ужасных кристалла.

Фламбо, которого подобное неистовство повергло в изумление, не смог удержаться от того, чтобы (с французской прямотой) не спросить мисс Паулину, почему ношение очков она считает большим признаком слабости, чем пользование лифтом, и почему, если наука может помогать нам в одном, не может помогать в другом.

– Это совсем разные вещи, – с надменной интонацией произнесла Паулина Стэси. – Батареи, моторы и остальные подобные вещи говорят о силе человека… Да-да, мистер Фламбо, и о силе женщины в том числе! Мы должны думать о тех великих механизмах, которые покоряют пространство и бросают вызов времени. Если есть в мире что-то возвышенное и прекрасное, то это наука. Но все эти костыли и пластыри, которыми торгуют доктора… Пользование ими – признак трусости. Доктора так носятся с ногами и руками, будто все мы от рождения – калеки и больные рабы. Но я родилась свободной, мистер Фламбо! Люди считают, что им нужны эти вещи, потому что в них воспитывали страх вместо отваги. Глупые няньки все время твердят детям, что нельзя смотреть на солнце, и в результате они не могут смотреть на него не моргая. Но с какой стати среди множества звезд должна быть такая, на которую мне запрещено смотреть? Солнце – мне не хозяин, и я буду смотреть на него открытыми глазами тогда, когда захочу.

– Сияние ваших глаз, – сказал Фламбо с неожиданным галантным поклоном, – ослепит солнце.

Удовольствие, которое получил он, отпустив этой странной холодной красавице комплимент, частью объяснялось некоторым смущением, в которое он ее привел, но, поднявшись на свой этаж, он глубоко вздохнул и присвистнул. «Так значит, она уже угодила в лапы этому мудрецу наверху с его золотым глазом», – сказал он про себя. Хоть ему почти ничего и не было известно о новой религии Калона, да она его совершенно не интересовала, но об этой идее насчет рассматривания солнца он уже слышал.