Убийства на улице Морг. Сапфировый крест

– Бесполезно, мистер Аткинсон, – сказал врач, подталкивая его к выходу. – Если вы сможете отменить действие препарата, я поменяю свое решение. – И с этими словами он спустился с отцом Брауном и Фламбо по ступенькам. Невысокий коренастый доктор имел небольшие усики, бычью шею и производил впечатление человека деловитого, хоть и выглядел в высшей степени заурядно.

Молодой человек в котелке, который, судя по всему, кроме хватания за одежду, других способов привлечения к себе внимания не знал, остался стоять у порога. Он молча провожал трех мужчин таким ошеломленным взглядом, будто его не выпроводили, а вышвырнули на улицу.

– Как я молодца обработал! – рассмеявшись, заметил медик, когда они прошли чуть дальше по залитому солнцем саду. – На самом деле бедному Куинтону снотворное принимать через полчаса, но я не хочу, чтобы его беспокоил этот мелкий проходимец, который занимает у него деньги и никогда не отдает, даже если у него есть такая возможность. Хотя сестра его, миссис Куинтон, – замечательная женщина.

– Да, – подтвердил отец Браун, – она хорошая женщина.

– Давайте погуляем по саду, пока этот субъект не уберется, – предложил доктор. – Потом я вернусь к Куинтону и дам ему лекарства. Аткинсон без нас до него не доберется, потому что я запер дверь на ключ.

– Хорошо, доктор Харрис, – сказал Фламбо. – Давайте тогда пройдемся вокруг оранжереи. Со двора мы в нее не попадем, но на нее стоит взглянуть даже снаружи.

– А я заодно одним глазком взгляну на пациента, – засмеялся доктор, – потому что ему, видите ли, захотелось лежать на оттоманке в дальнем конце этого ботанического сада между кроваво-красными пуансеттиями. У меня от одного их вида мороз по коже подирает. Но что это вы делаете?

Отец Браун остановился, нагнулся и поднял из высокой травы, в которой его почти не было видно, необычный изогнутый восточный кинжал, богато украшенный разноцветными камнями и металлами.

– Что это? – произнес отец Браун, осматривая находку с некоторой неприязнью.

– Да это, наверное, Куинтона вещица, – небрежно произнес доктор Харрис. – У него по всему дому такие китайские безделушки разбросаны. А может, его индус-молчун потерял.

– Какой индус? – осведомился отец Браун, все еще рассматривая находку.

– Да какой-то индийский факир, – доктор пренебрежительно махнул рукой. – Шарлатан, разумеется.

– Вы не верите в магию? – спросил отец Браун, не поднимая глаз.

– Что вы, какая магия! – презрительно скривился доктор.

– Красивый кинжал, – тихо и задумчиво произнес священник. – Цвета великолепны. Только форма неподходящая.

– Для чего? – изрядно удивился Фламбо.

– Для всего. Неподходящая форма в абстрактном смысле. Вы никогда не замечали этого в восточном искусстве? Цвета такие, что просто диву даешься, но формы искажены и ужасны, причем это делается намеренно. Турецкие ковры меня пугают.

– Mon Dieu! – воскликнул Фламбо со смехом.

– Буквы и знаки языка, которого я не знаю, но это злые слова, я это чувствую, – продолжал священник, и голос его становился все тише и тише. Эти изгибы идут не в ту сторону, как тело ползущей змеи.

– Черт возьми, о чем вы? – от души рассмеялся доктор.

Вместо священника ответил ему Фламбо:

– На святого отца иногда находит такое загадочное настроение. Только хочу вас честно предупредить: я по своему опыту знаю, когда такое случается – жди беды.

Тут медик издал удивленный возглас, потому что отец Браун вдруг вытянул перед собой руку с кривым ножом так, словно сжимал какую-то сверкающую извивающуюся змею, и мрачным голосом произнес:

– Смотрите! Разве вы не видите его неверный контур? Разве вы не видите, что в него не заложено прямое и честное предназначение. Он не заострен, как дротик, в нем нет изгиба косы. Он не похож на оружие. Он похож на орудие пытки.

– Что ж, раз уж он вам так не нравится, лучше его вернуть владельцу. Дьявол, будет у этой оранжереи конец когда-нибудь или нет? По-моему, это у дома неверный контур.

– Вы не понимаете, – покачал головой отец Браун, – у дома этого просто необычная, даже бестолковая форма, но ничего зловещего в ней нет.

За разговором они подошли к стеклянному изгибу, которым заканчивалась оранжерея, сплошному стеклянному изгибу, лишенному окон и дверей, через которые можно было бы попасть внутрь. Впрочем, стекла были чистыми, а солнце, хоть и начало опускаться, все еще светило ярко, так что снаружи было прекрасно видно не только пышную растительность внутри оранжереи, но и хрупкую фигуру поэта в коричневой бархатной куртке, который в вялой позе развалился на диване, очевидно, задремав над книжкой. Это был бледный худосочный мужчина с вьющимися длинными светло-каштановыми волосами и бородкой, которая странным образом не придавала его лицу мужественности, а наоборот отнимала. Впрочем, вид его был всем хорошо знаком, но, даже если бы это было не так, вряд ли кто-нибудь в тот миг стал бы смотреть на Куинтона, поскольку их взгляды приковало к себе другое.