Убей свою любовь

Для меня это было странно и нехарактерно. Более того – я поймала себя на том, что мне хочется, чтобы он прикасался ко мне, взял за руку, обнял, прижал к себе. Мне почему-то казалось, что он такой же, как мой Сашка, что его объятия и поцелуи непременно будут такими же, что я могу с ним испытать те же эмоции, что и с мужем. В голове творилось нечто непонятное, необъяснимое, а тело и вовсе отказывалось подчиняться голосу разума.

Варвар начал медленно покачиваться из стороны в сторону, стоя на коленях перед тахтой и глядя мне в глаза. С каждой секундой его лицо расплывалось, пока вдруг я не обнаружила, что это Акела стоит передо мной.

– Что... что ты делаешь здесь? – с трудом выговорила я, еле ворочая непослушным языком.

– Я хочу любить тебя... потому что ты удивительная...

Его руки обняли меня и прижали к себе, и я упала на него, чувствуя необыкновенный прилив желания. Мой муж был опытным любовником...

– Еще... еще, пожалуйста... – меня словно заклинило, я как будто забыла все существующие слова, кроме этого «еще», которое произносила, как заводная.

– Да... как скажешь, Саша...

Я не понимала, почему он не зовет меня Алей, как прежде – видимо, до сих пор сердится, но – ах, как же прекрасны его поцелуи... как прекрасно его тело, разгоряченное любовью...

– Еще... еще, родной...

* * *

Голова раскалывается от нестерпимой боли, кажется, что внутри взорвалась граната, и осколки, застрявшие в мозгу, при каждой попытке пошевелиться вонзаются повсюду с огромной силой. Я с трудом открываю глаза и не сразу понимаю, где нахожусь. Огромный сквер, залитый утренним солнцем, скамья с высокой спинкой, на которой я полулежу. По тропинке между деревьев медленно идет старичок с собакой. Пес – бассет-хаунд с волочащимися почти по земле ушами – покорно совершает утренний моцион, то и дело задирая голову на хозяина – мол, не пора ли домой, к дивану? Мимо меня пробегают две девушки в ярких майках и шортиках, в ушах – наушники плееров. Надо же, и тут модно бегать по утрам... Нестерпимо орут птицы в листве огромных старых тополей. Что я тут делаю? Тошнит... Пошарив рукой по скамье, обнаруживаю сумку, лезу в нее – кошелек пуст, но все остальное на месте. В том числе и маленькая бутылочка минеральной воды, в которой как раз еще половина. Отвинчиваю голубую крышку, делаю несколько глотков и чувствую, как немного отпускает. Солнце слепит глаза, вынимаю очки и надеваю, чувствуя, что так намного лучше. В кармане брюк нащупываю две смятых бумажки – полсотни и пятисотка, отлично, есть шанс добраться домой. Но как я попала в этот сквер? Неужели провела тут всю ночь? Могу представить, что творится дома... Но почему я не помню, как попала сюда, и где была до этого? Снова лезу в сумку и обнаруживаю маленькую яркую карточку в розово-черных сердечках – на ней надпись «Любимица» и номер телефона, а в самом низу подпись мелкими неровными буквами – «Алексей. Варвар». В памяти понемногу всплывают картинки – розово-черная комната, низкая тахта, а перед ней на коленях мой муж. Я целую его, обнимаю, что-то говорю. При чем тут какой-то Алексей? Варвар... Ах, да! Варвар – так зовут того стриптизера, за которым я люблю наблюдать в клубе. Но откуда у меня его визитка? Не помню...

С трудом заставив себя встать, я бреду в направлении предполагаемой остановки, и через двадцать минут уже сажусь в подлетевшее почти мгновенно такси.

* * *

Дома, разумеется, хаос и паника. Тетка, забыв, что у нее «грудная жаба», как она по старинке почему-то называет астму, носилась по квартире и на иврите призывала на мою голову все известные ей небесные кары. Обычно, едва «пахло жареным», тетя Сара мгновенно начинала задыхаться и хватать ингалятор, однако встряски типа сегодняшней словно придавали ей сил и бодрости, и ни о каком ингаляторе речи не заходило. Тетушка металась из комнаты в комнату, снося на своем пути все, что попадало под руку, и периодически останавливалась перед сидевшим на диване Никитой, чтобы в экспрессивных выражениях пояснить тому, какой он недотепа и разгильдяй (мягко выражаясь). Хорошо, что Никита, не понимавший иврита, не мог уяснить суть тетушкиных речей, а вот я... Русский мат порой менее красноречив, ей-богу.

– Явилась?! Хара![3] – уперев руки в бока, завизжала тетя Сара, едва я переступила порог. – Явилась, шикса?! Клафте! Как Фима воспитал такую?! – И она замахнулась, чтобы дать мне пощечину, но этого я допустить не могла, а потому перехватила ее руку и сильно сжала.

Тетка, не ожидавшая от меня такой прыти, да еще силы в левой руке, охнула и присела от боли.

– Меня даже отец не бил, – тихо проговорила я, глядя ей в глаза. – И ты не будешь. И слово «клафте» применительно ко мне больше произносить не смей – квартиру сожгу.