Убей меня нежно

Но этому не было суждено осуществиться. Кто может говорить о личных внутренних переживаниях людей? Кто знает о том, что движет мужчинами и женщинами, которые ищут совершенства на вершине мира? Быть может, события на Чунгават стоили ему больше, чем знали даже его друзья. Нам он казался счастливее и спокойнее, чем когда-либо в своей жизни, хотя в последние недели стал раздражительным, обидчивым и неразговорчивым. Я не могу избавиться от чувства, что мы не сделали для него того, что он в свое время сделал для нас. Видимо, когда ломаются сильные люди, они ломаются ужасно и безвозвратно. Я потерял друга. Элис потеряла мужа. Мир потерял редкий образец героизма".

* * *

Я отложила вырезку в сторону, фотографией вниз, чтобы не видеть его лица, и высморкалась в салфетку. Потом отпила из стакана, виски обожгло мое больное горло. Интересно, когда-нибудь я смогу снова почувствовать себя нормальным человеком? Дебора осторожно положила руку мне на плечо, и я слегка улыбнулась ей.

— Все в порядке, — сказала я.

— Тебя это беспокоит? — спросила она. — Тебе хочется, чтобы все узнали? — Вопрос, казалось, донесся откуда-то издалека.

— Не все, — отозвалась я наконец. — Есть пара людей, которых я должна увидеть, людей, которым я лгала. Они заслуживают того, чтобы знать правду. Возможно, это поможет и мне, и им. Для остальных это не имеет никакого значения. В самом деле не имеет значения.

Дебора наклонилась вперед и стукнула своим стаканом об мой.

— Дорогая Элис, — произнесла она напряженным и официальным тоном. — Я говорю это так, потому что цитирую письмо, которое все время пытаюсь тебе написать, но потом неизменно выбрасываю. Дорогая Элис, если бы я не была спасена от себя самой, то была бы ответственной за твое похищение и Бог знает за что еще. Мне очень, очень жаль. Можно, я приглашу тебя на обед?

Я кивнула, отвечая и на невысказанный, и на высказанный вопросы.

— Пойду переоденусь, — сказала я. — Чтобы не отставать от тебя. Мне сегодня пришлось попотеть на работе.

— О, я слышала. Поздравления.

Через четверть часа мы шли по дороге, держась за руки. Был теплый вечер, и я могла по-настоящему поверить в то, что наконец придет лето, с жарой, длинными вечерами и свежими рассветами. Мы по-прежнему молчали. Мне казалось, что во мне не осталось слов, не осталось мыслей. Мы двигались плавно, подчиняясь общему ритму. Дебора повела меня в новый итальянский ресторан, о котором где-то прочла, заказала пасту, салат и бутылку дорогого красного вина. Чтобы заглушить чувство своей вины, так она сказала. Официанты были смуглыми, симпатичными и очень внимательными. Когда Дебора вытащила из пачки сигарету, сразу двое бросились к ней с зажигалками. Потом Дебора посмотрела мне в глаза.

— Что делает полиция? — спросила она.

— На прошлой неделе я провела целый день с детективами из разных управлений. Я рассказала им примерно ту же историю, что уже рассказывала раньше, до вашего с Адамом приезда. — Дебора поморщилась. — Однако на этот раз они проявили внимание, задавали вопросы. Им все это, кажется, очень понравилось. «Другие подозреваемые в настоящее время не разыскиваются» — так вроде бы они говорили. Инспектор Бирн, тот, которого ты видела, очень обходителен со мной. Кажется, в нем говорит легкое чувство вины.

Официант торопливо подошел к нам, неся ведерко для льда. Под салфеткой у него в руке раздался негромкий хлопок пробки.

— С уважением от джентльменов.

Мы оглянулись. Двое молодых людей в костюмах, улыбаясь, салютовали нам бокалами.

— Что это за место? — громко проговорила Дебора. — Что это еще за ослы такие? Сейчас вот пойду и вылью это им на головы. Боже, прости, Элис. Только этого тебе не хватало.

— Нет, — сказала я. — Это не важно. — Налила шипящее шампанское в наши бокалы и подождала, когда осядет пена. — Все это теперь не важно, Дебора. Глупые мужики жужжат вокруг, как комары, дурацкие стычки, проявления злости, все это ничего не стоит. Жизнь слишком коротка. Разве ты не видишь? — Мы чокнулись. — За дружбу.

А она сказала:

— За то, чтобы все прошло.

* * *

Потом Дебора проводила меня до дома. Я не стала приглашать ее, мы расцеловались внизу, у дверей. Я поднялась в квартиру, из которой собралась съезжать на следующей неделе. В этот уик-энд мне нужно было упаковать свои пожитки и решить, что делать с вещами Адама. Они по-прежнему валялись повсюду в комнатах: его выцветшие джинсы; его футболки и грубые свитера, которые хранили его запах так, что, закрывая глаза, я могла представить, что он все еще находится в комнате и смотрит на меня; его кожаная куртка, которая, казалось, по-прежнему сохраняет форму его тела; его рюкзак, набитый альпинистским снаряжением; мои фотографии, которые он сделал своим «Поляроидом». Исчезли только его драгоценные поношенные альпинистские ботинки: Клаус — милый Клаус с распухшим от слез лицом — положил их ему в гроб. Ботинки вместо цветов. Вообще после него осталось не много вещей. Он всегда путешествовал налегке.