Убей-городок

— Виноват, — быстренько покаялся я, а потом соврал: — Я ведь собираюсь в юридический поступать, а с английским беда. Вчера вечером учебник листал, заработался малость. А фейк, по-английски, недостоверная информация.

Следователь удивленно посмотрел на меня, похлопал глазами. Видимо, пытался вспомнить — какие он сам сдавал экзамены при поступлении? Интересно, а Кожевников что заканчивал? Гражданский вуз или наш, вроде Высшей школы милиции?

— Хорошо, примем вашу версию, — махнул рукой следователь.

Это он о чем? О том, что я вчера учил английский и малость переучился, или о том, что я не хотел возводить напраслину на невинного человека?

Но следователь уже вкладывал в пишущую машинку бланк «Протокола допроса свидетеля». Сразу же перебив слово «свидетеля» буквой «х», впечатал сверху «потерпевшего». А в прошлый раз он записывал мои показания авторучкой. С чего бы вдруг? И пишмашкой товарищ следак мастерски владеет. Вон, это же навык нужен, чтобы попасть в отпечатанные в типографии строчки.

Быстренько впечатав мои анкетные данные, Петр Семенович принялся задавать мне вопросы, с ловкостью опытной секретарши, вроде моей Аллочки (ну, теперь-то уже бывшей моей) фиксируя в протоколе ответы.

— По существу заданных мне вопросов могу сообщить следующее, — вежливо подсказал я прокурорскому работнику, — вчера, то есть семнадцатого июля я пришел к выводу, что единственным человеком, который хотел бы причинить мне телесные повреждения — или убить, мог быть только гражданин Бурмагин ...

А дальше я высказал свои «подозрения», которые сумел сформулировать. Главное, чтобы не ляпнуть что-то такое, странное — например, про информацию, полученную мной в восемьдесят восьмом году.

Но я был предельно краток, изложив лишь историю изъятия ружья, а также мои соображения о недовольство гражданина Бурмагина.

— Во время изъятия ружья гражданин Бурмагин вам угрожал? — поинтересовался прокурор. — В какой форме это было? В словесной? Что конкретно говорил Бурмагин? Угрожал ли он убийством?

То, что Бурмагин мог выражать угрозы только в словесной форме, оно понятно. А в какой же еще? Ну, жестами мог показывать свое недовольство. Кулак продемонстрировать. Но где же мне вспомнить — угрожал ли Бурмагин, нет ли? Я ведь даже не помню — а изымал ли я ружье в присутствие самого хозяина, или там находилась его жена? Да и то, как я ездил забирать ружье — тоже не помню. Судя по выписке из разрешительной системы, ружье я изъял двадцатого мая, когда Бурмагин уже вышел из КПЗ. Но не помню я ни хозяина оружия, ни его лысины. Где уж за сорок-то с лишним лет запомнить каждую угрозу, что пришлось выслушать?

Соврать, что ли? Но врать не стану. И не в моих привычках так мелко врать, да и смысла нет. Так следователю и сказал — не помню.

— Значит, так и запишем, — констатировал Петр Семенович и принялся стучать по клавишам, проговаривая вслух: — Я не уверен, что подозреваемый Бурмагин мне угрожал.

Следователь кивал, а я рассказывал, как вчера пришел на квартиру к гражданину Бурмагину, принялся расспрашивать его о совершенном преступлении. И все было чинно-благородно, со всеми вытекающими.

А вот после того, как я убедился, что мои подозрения подтвердились, посоветовал ему отправиться в отдел милиции и написать явку с повинной.

Кое о чем я умолчал. Например, что на лестничной площадке был еще и мой коллега — участковый инспектор Барыкин. Только, зачем это говорить? Санька, как свидетель, ничего не знает, но если я его упомяну, то следак обязательно потащит моего друга на допрос. Ни к чему доставлять приятелю лишние хлопоты.

— И это все? — скептически хмыкнул Кожевников, когда я закончил рассказ.

— За исключением того, что я поведал гражданину Бурмагину о неотвратимости наказания за совершенное преступление. И что если он виновен в совершении тяжкого преступления, то его рано или поздно отыщут и привлекут к уголовной ответственности. Поэтому, я посоветовал подозреваемому сделать добровольное признание.

— То есть, вы не угрожали подозреваемому смертью и не грозились, что его найдут и убьют?

— Нет, убийством подозреваемому я точно не угрожал, — покачал я головой. А вот про мою фразу, что Бурмагина чрез два года ждет смерть, я умолчал. Скажу — так точно следователь посчитает ее как угрозу.

— Ну, может быть, что вы пригрозили Бурмагину вгорячах. Все-таки, вы встретили человека, который вас едва не убил? Вас вполне можно понять. Ну, Алексей Николаевич?

Петр Семенович, юрист 1 класса, смотрел на меня отеческим взглядом. А глазенки у него были такие добрые-добрые, ласковые-ласковые. Вот, не захочешь признаваться, а придется. Мне даже и неудобно стало, что признаваться не в чем.