У зла нет власти

И добавил что-то неразборчиво на людоедском наречии. Нападающие вскинули клинки, дубины, крючья, секиры и разом кинулись на Филумену; Уйма, взревев, поднялся, как медведь, на дыбы и встретил их напор своим кривым тесаком. Топор Филумены перерубил напополам шипастую дубину; все это длилось секунд десять, и я наконец сумела преодолеть те пятьдесят шагов, которые нас разделяли.

– Уйма!

Мой посох выплюнул шар огня. Затрещали, дымясь, курчавые волосы на голых людоедских спинах. Пробивая себе посохом дорогу, я добралась до Уймы и Филумены – оба оскаленные, лохматые, с налитыми кровью глазами, они казались братом и сестрой.

– Привет, маг дороги! – прохрипел Уйма, говоря на вдохе, как обычно. – Прости, у нас неубрано, учу короедов, жритраву!

Голова у него была разбита, и кровь текла по виску, заливая поросшую щетиной щеку. Он пошатывался, но держался уверенно.

Горящий шатер обрушился. В небо штопором взвились тучи искр. Сразу сделалось темнее, и я смогла оглядеть поле боя ночным зрением. Людоеды еще сражались, и в этой каше невозможно было понять, кто из них верен Уйме, а кто мятежник. Те, что разбежались при виде моего посоха, ушли недалеко и теперь снова сбились в плотную стаю, сверкали глазами, от них толчками исходила опасность.

– Откуда ты, маг дороги? – спросил Уйма.

– Случайно шла мимо…

– Случайно, – Уйма кивнул. – Что это у тебя?

За пояс моих штанов был заткнул меч по имени Швея. Без ножен, очень неудобно.

– Волшебный меч.

– Тоненький, – Уйма прищурился. – Топором перерубить – раз хрустнуть.

– Он не для сражения.

Филумена оглядывалась, раздувая ноздри. Враги перестраивались, совещались, и явно не ради мирных переговоров.

– Ступай, маг дороги, – распорядился Уйма. – Здесь дело племени, нечего тебе…

Я не успела даже возмутиться. Людоеды снова пошли на приступ, и камень, пущенный из пращи, просвистел рядом с моей головой.

– Мохощипы! – завизжала Филумена. – Листогрызы!

Наверное, эти оскорбления были совсем уж непристойными для островитян. Озверев, они обрушились на нас, как кипящая смола с высокой стены. Уйма кинулся в битву, и сразу трое отшатнулись перед его тесаком; Филумена прикрывала спину своему королю и мужу, ее топор размазался в воздухе, вращаясь как бешеный. Я раз за разом заставляла посох выплевывать молнии, но силы мои иссякали, и каждая следующая молния выходила бледнее предыдущей. По спине градом катился пот, казалось, прошло полчаса, не меньше, когда людоеды вдруг отступили, и Уйма, залитый кровью, остался потрясать тесаком посреди пустой вытоптанной площади.

Филумена тяжело дышала. Накидка слетела с нее, она стояла в кожаных штанах и меховой короткой маечке, и мускулы бугрились на голых тонких руках.

– Здорово деретесь, принцесса, – еле выговорила я онемевшим языком. Она покосилась на меня – и царственно, благосклонно кивнула.

На пристани хрипло затрубил рог.

– Короеды, – просипел Уйма. – Они уходят.

* * *

В эту ночь корабли островитян под черными и красными парусами, со звериными хвостами вместо флагов, покинули город. Запрета на людоедство больше не было. Если бы Уйма первым разрешил своим воинам вернуться к традициям предков – он сохранил бы и преумножил свою власть. Но Уйма, не помнивший Оберона, все-таки настаивал на том, что есть людей нехорошо. Это стоило ему трона и едва не стоило жизни.

Его соперника звали Турма Двахребта. Уводя флотилию вместе с войском, он поклялся съесть Уймину печень на глазах соплеменников, и, насколько я успела узнать островитян, это не была пустая похвальба.

Как назло, верными Уйме остались старые, или слабые, или покалеченные в боях людоеды. Ночь стояла тихая; обсев костры на опустевшей площади, они постанывали и тихо жаловались друг другу. Не раз и не два мой обострившийся слух ловил печальные вздохи: вот сколько убоины валяется… Хуга Проглот, копьем убитый, нестарый еще и упитанный… Съесть бы хоть кусочек… Меня начинало трясти от этих робких жалобных сожалений.

Уйма уселся у отдельного костра. Филумена занялась поиском топлива; вытащив из соседнего дома обитое бархатом кресло, она споро разделала его своим топором, превратив в дрова.

– Уйма, – сказала я.

Низложенный король поднял голову. Кровь на его лице запеклась, стягивая кожу.

– Я их верну, – пообещал он мрачно. – Послезавтра они встанут на стене и будут защищать замок.

Он был по-прежнему огромный и грозный. Он никогда не бросал слов на ветер, но я знала, что именно сейчас он говорит впустую: потерянную власть так просто не вернешь.

Половина ночи прошла. Теперь, когда бой кончился, возбуждение схлынуло – а сил почти не осталось. Глядя в огонь, я чувствовала, как слипаются глаза. А ведь я могу ходить между мирами; могу вернуться домой, лечь в свою кровать, вытянуть усталые ноги…

Сидеть со Швеей на боку было неудобно. Я вытащила меч и положила себе на колени. На тонком лезвии отражался свет костра. «Он обладает свойством соединять разорванные связи, помогает в поиске пропавшего и спрятанного, лечит от беспамятства, у некоторых народностей служит для освящения церемонии брака, сшивая узами жениха и невесту…»