У войны жестокие законы

По брустверу прохода, ведущего к передней траншее, в которой разместились командные и наблюдательные пункты всех прибывших частей, телефонных проводов тянулось великое множество. Попробуй разберись ночью, который кабель твой! Фонарик не включишь, спичку не зажжешь: местность открытая. За деревней, на «полипе смерти», почти такая же петрушка.

В одну из ночей мое внимание привлекли светящиеся в темноте гиилушкп. Набрал я этих гнилушек полную каску, а днем привязал их к своему проводу через каждые сто — двести метров. Какая стала благодать! В кромешной тьме видишь, где твоя линия.

В ночь перед наступлением случилась все же передышка. Немцы, окаянные, замолчали. Линия работала бесперебойно. Но вернулся я к разведчикам еле живой.

Телогрейка вся в дырах, в шапке тоже осколки, а сам, на удивление, целехонек. Страшно хотелось пить. Но воды ни у кого не осталось. Выпили, черти, за день. Колодцы в деревне оказались все заваленными, и взять воду можно было только на нейтральной полосе, в низине, из воронки, и, понятно, ночью. Идти туда со мной согласился разведчик Крюков.

Когда стемнело, двинулись. Договорились С боевым охранением пехоты, «братьями-славянами», как мы их дружески называли, что только наберем воды и сейчас же вернемся обратно. Но не успели доползти до воронки, как немцы начали бешеный артобстрел. Головы не поднять! Вполголоса окликаю Крюкова. Тот не отзывается. Что же делать? Неужели немцы сцапали? А пить хочется до смерти!

С трудом нахожу эту воронку, немецким кинжальным штыком, который был всегда при себе, расширяю ледовую прорубь, досыта напиваюсь, набираю воды во фляжки и в котелок. Возвращаться надо, а немцы не унимаются. Что же с Крюковым?

Медленно, осторожно, чтобы не расплескать воду, подползаю к своим. И в то самое. время, когда до передней траншеи осталось совсем ничего, со стороны Званки застрочили немецкие пулеметы. Котелок мой вырвался из руки и с громом покатился вниз. В ту же секунду раздались автоматные очереди из нашей траншеи. Кричу, что я свой, что ходил за водой, но стоящий в дозоре казах знать ничего не хочет. Строчит, и все. Наконец, появляется еще кто-то в траншее, и мне приказывают ползти. Таким манером меня и доставили к нашим, на НП.

Рисунки С. Копылова

Вид у меня был такой, что ребята покатились со смеху, а мне было не до этого: вернулся без Крюкова и без котелка. Смотрю, а Крюков как ни в чем не бывало дрыхнет в углу. Мне бы обозлиться на него, а я, наоборот, обрадовался: живой, слава богу! Завтра, думаю, потолкуем. А назавтра, чуть свет, началось такое, что всех родных можно было вспомнить.

Всех родных вспоминать, конечно, не пришлось, а пот маму я все же вспомнил, когда разорвавшимся поблизости крупнокалиберным снарядом меня так швырнуло, что я лишился памяти. Когда очнулся, смотрю — лежу в свежей воронке, которая уже начала заполняться водой. Подумалось, что спал, но в голове звенело, из ушей текла, кровь, небо и земля поменялись местами. «Оглушило, черт!» — решил я. И вдруг четко, как наяву, услышал далекий голос мамы: «Какой еще из тебя вояка?!»

И передо мной, как в кино, замелькали кадры последнего года моей предвоенной жизни.

..Идет 1940 год. Мы, учащиеся девятого «Б» единственной в нашем горняцком поселке Турьинские Рудники средней школы, уже всерьез подумываем: «Кем быть?» Меня тянет в летное училище. На худой конец, если здоровьем не подойду, думаю поступить в авиационный или архитектурный институт. Впрочем, и художником заманчиво стать (школьную стенгазету мы оформляли сами, и мало-помалу я пристрастился к рисованию). Веду еще и авиамодельный кружок. Все началось с того, что мы посмотрели кинофильм «Полет на Луну». Здорово нам запала мысль о том, что можно самим строить летающие модели. Написали письмо в Москву. Оттуда прислали чертежи, книжечки, материалы. И дело пошло. Вскоре наши авиамоделисты пленили всех вокруг — и старых, и малых.

Перед самой войной у нас окончательно созревает план постройки настоящего планера, способного поднять в воздух человека. До глубокой ночи засиживаемся в мастерской. Рассчитываем, чертим, мастерим. До тех пор, пока не выгоняет домой сторожиха, И никто из нас тогда знать не знал, что скоро страшный сорок первый оглушит своим драматизмом весь народ, и нам, авиамоделистам, будет уже не до планера…

…Война круто изменила судьбы людей. Умолкли разговоры о том, кем быть, и в нашем классе. Не сговариваясь. наши ребята осаждают военкомат с просьбой отправить их в действующую армию. Оставил там несколько таких заявлений и я.