У входа нет выхода

Наконец Рине надоело. Она ушла на мостик и стала разглядывать замки, на которых влюбленные пары писали свои имена. Замки висели гроздьями на перилах и столбах. Наста стояла на мостике и, игнорируя замки, плевала в воду, до крайности смущая этим молодую утку. Утка все никак не могла разобраться: кормят ее или нет. Кидаешься, подплываешь, а схватить-то и нечего.

Вспомнив приказ Кавалерии спрятать где-нибудь поблизости нерпь, Сашка спустился к реке и стал искать место. Наконец он затолкал ее под мост, в узкую щель, где зеленовато поблескивало бутылочное стекло.

– Сопрут! – категорично заявила Наста. Сашкина нерпь была у них одна на троих. Рина и Наста оставили свои в ШНыре.

– Не сопрут. Она глубоко провалилась, – ответил Сашка.

– Ты истинный шныр! Делаешь все тяпляписто, с умеренной коекакостью, – сказала Наста.

Она так часто цитировала Ула, что порой ощущала себя тенью, потерявшей хозяина и пристающей ко всем без разбора, только чтобы чьей-нибудь быть.

В Москве у Насты был только один родной человек. Старик-сторож, зимой и летом живший в вагончике строительного рынка на Варшавке в закутке, где навалены некондиционные доски. Наста познакомилась с ним, когда однажды на том же рынке ее полулениво, не в полную силу, избили два клерка из форта Долбушина и великодушно оставили валяться. Тогда она отлеживалась в вагончике два дня, не отвечая на вызовы нерпи и вообще не желая быть шныром. Потом все же связалась с Улом, и он ее забрал.

Сторожу было много лет. Пятьдесят… шестьдесят… семьдесят… – для Насты разница пока смазывалась. Маленький, сухой, смуглый, обросший белой щетиной, он состоял из одних костей и обтягивающей их кожи. Когда-то он приехал в Москву из Приднестровья, где у него никого не осталось, и, совершенно одинокий, доживал свою жизнь на птичьих правах.

Сторож наливал ей чаю в железную кружку с отбитой эмалью. Он молчал, и Наста молчала. Он сидел рядом, и ей казалось, что две тоски тянут навстречу друг другу руки. В тоске было что-то тупиковое, неразрешимое. Нужен был кто-то третий, вмещающий и Насту, и старика, и Ула, и горящую новым железом крышу строительного вагончика.

* * *

Дионисий Белдо возник на Болотной площади без пятнадцати пять. Его расписной микроавтобус тесно припарковался в общем ряду. Из автобуса вышел Птах. Косолапя, обошел его, постучал дворниками и опять полез в кабину. Из задней двери выпорхнули Младочка с Владочкой. Старичок, зашипев, оттолкнул Младу и любезно протянул пальчики Владе. Потом передумал и, вырвав пальчики у Влады, передал их прощенной Младе, буркнув: «На вот тебе! Не дуйся!»

Извлеченный Младой из автобуса, Белдо развил бурную деятельность. Устремился к памятнику маньякам и, обтанцевав его по периметру, возложил по углам четыре хризантемы. Потом, оглядываясь и посылая воздушные поцелуи, резво поскакал к угловому дому.

У подъезда уже собралась небольшая толпа, к которой каждую секунду прибивались все новые люди. Видимо, они были здесь давно, просто, растворившись среди прохожих, дожидались определенного часа.

Сашка тоже хотел влиться в толпу, но группа пьянчужек опознала в нем Федю, за которым должок. Перешептываясь, Федю стали бочком оттирать к Москве-реке, чтобы там, на полупустой набережной, втихую выбить из него пыль.

Наста указательным пальцем отстрелила окурок. Окурок полетел по дуге, ударился о сетку ограды и запрыгал.

– Идем! Федя! Отдай мужикам, чего они просят, и марш за мной! – произнесла она директивным голосом.

К крыльцу Наста подошла первой. Рина и Сашка слегка приотстали, пропуская машины. Толпа втягивалась в двери, как мыльная вода в раковину.

Вывеска «Управа района Якиманка» таинственным образом исчезла. Теперь ее место занимала другая: «Школа психологического развития». Некоторые буквы успели заметно выгореть.

Пока Наста ожидала Сашку и Рину, дверь закрылась. Рина поднялась на крыльцо и толкнула ее от себя. Сашка и Наста просунулись следом. Увидели серое скучное фойе, пахнущее недавно вымытым полом. В пропускной будке скучал бойкий старичок с повязкой «Дежурный». Поодаль, у рамки металлоискателя, молодой милиционер в бронежилете играл на телефоне. Висевший на ремне автомат мешал ему. Он толкал его локтем.

– Закрыто! – сказал он Рине, не поднимая головы.

– Чего закрыто? – не поняла Рина.

– Управа закрыта. Санитарная обработка. Насекомых с утра травили. Завтра приходите.

Рина подозрительно огляделась. Фойе выглядело пустым. Недавняя толпа всосалась без следа.

– А как же эти? – спросила она тупо.

– Какие еще эти? – милиционер на секунду отвлекся от экрана, и, пока он переводил глаза, в телефоне произошло что-то непоправимое. То ли человечка убили, то ли башенка рассыпалась. Лицо у него затосковало.

– Чего им надо? Ну чего? – умоляюще спросил он у дежурного. Приклад автомата больно стукнул его по локтю.

Старичок выскочил из будки, как пес из конуры.

– По-хорошему просят: неприемный день! – рявкнул он, обшаривая глазами Сашку с Риной. – А ну погодьте! Это не вы позавчера тут стекло разбили? А ну стоять!