У рифов Армагеддона

Шань-вэй и другие «Технари» — всего около тридцати процентов первоначального командного состава операции «Ковчег» — ушли на самый южный континент Сэйфхолда. Они построили свой собственный анклав, свой «Александрийский Анклав», взяв это имя умышленно в честь знаменитой библиотеки в Александрии, и строго придерживались первоначальных приказов миссии, которые имели отношение к технологиям.

А ещё, что было даже более непростительно с точки зрения новых планов Лангхорна и Бе́дард, они отказались уничтожить свои библиотеки. Они настаивали на сохранении истинной истории человечества, и, особенно, войны против Гбаба.

«Вот ведь что действительно встало вам костью в горле, Эрик?» — подумал Као-юн. — «Вы знаете, что нет никакого риска, что Гбаба обнаружат какую-то доэлектрическую «технологию» Шань-вэй, которая всё ещё есть и работает в Александрии. Черт побери, любой из воздушных автомобилей, которые вы по-прежнему готовы разрешить, чтобы ваш персонал командного состава использовал их в качестве «ангельских колесниц», излучает сигнал больше и сильнее, чем всё в Александрии вместе взятое! Вы можете сказать, что любая местная технология — даже память о видах технологий — представляет угрозу прикосновения к более продвинутым, более легко обнаруживаемым разработкам, но это не то, что действительно вас беспокоит. Вы решили, что вам нравится быть богом, и поэтому вы не можете терпеть еретические писания, так ведь?»

Као-юн не знал, как Лангхорн может отреагировать на угрозу Шань-вэй об открытом неповиновении. Несмотря на свою собственную позицию в качестве военного командующего Сэйфхолда, он знал, что Администратор и подхалимы из Административного Совета Лангхорна полностью ему не доверяют. Он не был одним из них, несмотря на его давний разрыв с Шань-вэй, и слишком многие из них, похоже, пришли к убеждению, что они действительно были теми божествами, мысли о которых Бе́дард запрограммировала колонистам.

«И люди, которые думают, что они боги, вряд ли проявят большую сдержанность, когда кто-нибудь бросит им вызов», — подумал он.

Пэй Као-юн наблюдал, как мерцающая точка «Гамилькара» удаляется, двигаясь по направлению к горизонту, и старался не дрожать, так как вечерний ветерок становился всё прохладнее.

* * *

— Отец. Отец!

Тимоти Харрисон пробормотал что-то из-за границы сна, и рука на его плече затрясла его снова, на этот раз сильнее.

— Проснитесь, отец!

Глаза Тимоти открылись, и он моргнул. Его третий сын, Роберт, дед Мэтью, стоял, склонившись над кроватью, с зажжённой свечой в одной руке. На мгновение Тимоти был просто сбит с толку, но затем заметил омрачённое выражение Роберта, несмотря на странное освещение, падавшее на него снизу, когда свеча задрожала в его руке.

— Что такое? — спросил Тимоти, садясь в постели. Рядом с ним зашевелилась Сара, затем открыла глаза и села. Он почувствовал её приветствие, любимое ощущение тепла на плече, и его правая рука потянулась, отыскивая и сжимая её руку, словно повинуясь инстинкту.

— Я не знаю, отец, — сказал Роберт обеспокоено, и в этот момент Тимоти подумал ещё раз, что его сын выглядит намного старше, чем он сам. — Все, что я знаю, — продолжил Роберт, — это то, что прибыл посланник от отца Майкла. Он говорит, что вы нужны в церкви. Немедленно.

Глаза Тимоти сузились. Он обернулся и некоторое время смотрел на Сару, и она смотрела в ответ. Затем она покачала головой и протянула свободную руку, чтобы мягко коснуться его щеки. Он улыбнулся ей, так спокойно как мог, хотя она, несомненно, была последним человеком в мире, которого он мог действительно надеяться одурачить, а затем снова посмотрел на Роберта.

— Посланник всё ещё здесь?

— Да, отец.

— Он знает, почему Майкл нуждается во мне?

— Он говорит, что не знает этого, отец, и я не думаю, что это был всего лишь способ сказать мне, что я должен заниматься своими делами.

— В таком случае, попроси его немедленно вернуться. Попроси его сказать отцу Майклу, что я буду там так быстро, как смогу одеться.

— Сию секунду, отец, — сказал Роберт, даже не пытаясь скрыть своё облегчение, что отец взял на себя ответственность.

* * *

— Майкл?

Тимоти приостановился прямо внутри церковных дверей.

Церковь, как всегда, была мягко освещена красным сиянием присутствующих огней. Великолепная мозаика из керамической плитки и полудрагоценных камней, которая формировала стену за главным алтарём, была более ярко освещена огранёнными хрустальными светильниками, которые были заполнены только чистейшим маслом из пресноводного кракена. Огромные, властные лица архангела Лангхорна и архангела Бе́дард смотрели с мозаики, их благородные глаза наблюдали за Тимоти, когда он стоял в дверях. Выражение этих глаз всегда заставляло Тимоти осознавать свою собственную смертность, его собственную возможность ошибаться перед божественностью избранных служителей Бога. Как правило, это также наполняло его уверенностью, обновлённой верой в то, что цель Бога как создания из Сэйфхолда убежища и дома для человечества должна преуспеть в конце.