У пристани

Наконец шествие достигло самого центра лагеря. Отца Ивана втолкнули в обширную палатку и поставили по бокам стражу. Он оглянулся, чтобы осмотреть помещение, в которое попал, и заметил в одной стороне палатки гигантскую дыбу, в другой — сброшенные в беспорядке щипцы, буравы, жаровни, огромные гвозди и другие принадлежности пыток; посреди же палатки стоял огромный вбитый в землю столб. Но казалось, вид этих страшных орудий пытки укрепил еще больше его решимость. За полами палатки слышался рев и гоготанье толпы и надменные голоса жолнеров, передававших в сотый раз все с новыми и новыми украшениями историю о поимке схизматского попа. Отец Иван не слушал и не слышал их.

Но вот в толпе послышалось какое-то движение, шум приутих, и через несколько минут в палатку вошли три важных шляхтича, а за ними еще двадцать четыре пана и несколько солдат. Один из них был чрезвычайно толст и невысок ростом; его подтянутый широким шелковым поясом живот колебался как-то непроизвольно при каждом движении, слове или смехе своего господина. Отец Иван узнал в нем без труда Заславского, которого гетман так удачно прозвал перыною; другой, еще молодой, но уже сильно истрепанный, был Конецпольский, третий, высокий, худой, с светлыми волосами и близорукими глазами, был тот Остророг, которого гетман прозвал латыной. Предводители уселись, за ними поместились шляхтичи; по бокам отца Ивана стали жолнеры с саблями наголо.

— Развязать попа! — скомандовал Заславский.

И осмотреть, нет ли при нем оружия или каких бумаг! — добавил Конецпольский.

— Но, проше пане региментаря, — заметил с надменною усмешкой Заславский, — схизмата поймали мои люди; и могу заверить, что они это сделали раньше.

— Одначе, как гласит нам Юлий Цезарь{47} в своих комментариях о галльской войне, осторожность... — начал было Остророг, но Заславский перебил его:

— Пшепрашам панство, теперь нам нет времени вспоминать эти достославные комментарии, но чтобы прекратить разговоры и доказать панству, что мои люди, — подчеркнул он, — знают все правила войны, я приказываю также: обыскать хлопа.

Отца Ивана развязали, обыскали и не нашли ничего.

Заславский молча улыбнулся и приступил к допросу.

— Кто ты? — начал он.

— Служитель алтаря господня, — ответил гордо отец Иван.

— А, схизматский поп, — поправил его Заславский, — но что же ты делал здесь, шельма, если ты служитель алтаря?

— Я пастырь, а пастырь не оставляет свое стадо.

— Го-го! Вот ты как разговариваешь, попе! — вскрикнул Заславский, раздражаемый спокойными ответами отца Ивана и всем его бесстрашным видом. — В таком случае ты можешь нам рассказать все, что делается в твоем стаде.

— С чего это поднялся такой шум сегодня? Сколько быдла с вами? — прибавил Конецпольский.

— Быдла с собой козаки не брали, — ответил смело отец Иван, — надеются захватить в вашем лагере.

— Ах ты пся крев! — заревел Заславский, срываясь с места, и ударил отца Ивана со всего размаха в лицо. — Постой, мы тебя научим говорить!

Среди шляхты послышались возмущенные, гневные восклицания.

— На дыбу! На дыбу! — кричал злобно Корецкий, раздраженный донельзя сегодняшней неудачей.

— Четвертовать пса! — кричали другие.

Поднялся необычайный шум. Шляхтичи схватывались с мест, обнажали сабли.

— Вот до чего довели наши поблажки псам! Осмеливается хлоп так говорить с панством. Сжечь его для примера другим! — раздалось со всех сторон.

Отец Иван среди этих разъяренных шляхтичей стоял спокойно и невозмутимо, прислонившись спиною к столбу.

— Огня и железа! — скомандовал, задыхаясь, Заслав­ский.

Жолнеры вышли и вскоре возвратились с полными раскаленного угля жаровнями; они начали нагревать длинные железные полосы.

— А что, быть может, ты сам нам расскажешь, что знаешь; если не утаишь ничего, мы даруем тебе жизнь, — обратился к отцу Ивану Остророг, посматривая с отвращением на приготовления к пытке.

Отец Иван молчал.

— Хо-хо-хо! — заколыхался Заславский. — Пан региментарь думает, что открыть уста хлопу так же легко, как «Галльские комментарии» Юлия Цезаря. Как бы не так! Только post ferrum et ignem[21] они делаются разговорчивее, да и то не всегда!

— Их грубая кожа мало ощущает боль, — заметил с пренебрежительной улыбкой Конецпольский.

— Притом же они снабжены дьявольским упрямством! — добавил Корецкий.

— Совершенно верно! — подхватили окружающие.

Между тем листы железа раскалились почти добела.

— Готово! — объявил заведующий пыткой жолнер.

С отца Ивана сняли сапоги, сорвали одежду и, подвязавши под мышки веревки, потянули его на столб, привязав к кольцам, вбитым в него.