У последней черты

— Очень просто! Меня приглашали в Казань, а я не поехала… Надоело метаться, да и тебя увидеть захотелось… Ну, как ты тут?

На этом слове Женечка как будто запнулась немного, и взгляд ее черных глаз быстро скользнул по лицу больной. Она сейчас же овладела собой, изменила выражение и заговорила так же бойко и весело. Но больная уже поймала этот взгляд, и что-то больно дрогнуло в ее сердце. Точно в этих черных испуганных зрачках, как в черном зеркале, она увидела, наконец, свое настоящее — мертвое, страшное лицо. Никогда ни приговоры докторов, ни боли, ни слабость не говорили ей так ясно и неотразимо о близости смерти, как этот быстрый испуганный взгляд, мимолетная судорога жалости, скользнувшая по розовым губам, и, главное, именно та быстрота, с какой Женечка отвела глаза, и та неестественная веселость, которая забила в ее голосе. И стало холодно, страшно и больно так, что больная едва не вскрикнула.

Но солнце наполняло комнату золотом света, в окно смеялся ласковый летний ветер, Женечка была так нарядна и красива со своими черными глазами и черными бровями, вся сверкающая молодостью и здоровьем. И боль прошла… Черный призрак смерти еще раз отступил и растворился в радостном сиянии жизни. Больная уже опять смеялась, расспрашивала, обнимала Женечку, и в смехе ее звучали те милые бархатные нотки, которыми когда-то она неотразимо привлекала к себе мужчин.

— Ну, расскажи мне о себе. Надолго ли?.. Поживи со мной немножко!

И болтовня разгоралась всеми красками молодости и веселья двух легкомысленных прекрасных женщин. Казалось, что нет больше болезни, нет смерти, все полно солнцем и смехом, и вот они обе, наполняя воздух веселым криком, как две вольные красивые птицы, вспорхнут и улетят далеко от этой печальной комнаты, от болезни и горя.

Трудно было разобрать, о чем говорили они, и молодые женщины сами не могли бы передать своей болтовни, но все казалось им страшно интересным, полным живого смысла. В ярких звуках стремительной женской суеты мелькали то новые шляпы, то обрывки ролей, то имена, то любовь, и все это напоминало беспорядочно наваленную кучу разноцветных бумажных цветов. Только раз что-то черное мелькнуло в этом пестром хламе:

— А знаешь, Петров умер…

Представилось добродушное, комическое лицо старого толстого актера, который всех молодых актрис звал дочечками. Странно и страшно было подумать, что это простое, умное, доброе лицо теперь лежит в могиле, навеки смежив глаза и скрестив толстые неподвижные руки.

— А как же смех, а как же остроты, а где же любовь к хорошеньким женщинам, где же талант?.. Как будто ничего и не было!.. Мишура, которая слетела, точно рассыпанные конфетти после бала. И только?

Но черное мелькнуло, как тень скользнувшей в небе черной птицы, и пропало без следа. А слова сыпались, смех, восклицания и шутки звучали далеко в саду и разлетались, как блестки, легкие и веселые.

Уже солнце поднялось высоко над садом, и тени стали короткими, и в воздухе сухо и душно встала жара, когда Мария Павловна вспомнила и забеспокоилась:

— Женечка, а ведь ты не завтракала… Надо хоть кофе, что ли!.. Я заболталась, а ведь ты целую ночь ехала!

— Ничего — беззаботно ответила Женечка, сверкая черными глазами и бровями, pезкo очерченными на молодом, розовом лице. — Кофе мы сейчас сварим. Я буду хозяйничать у тебя. А как тут хорошо!

После тряпок сцены и пыли кулис, все казалось ей хорошо. Зеленый сад, голубое небо и солнце радовали ее, как девочкy. Она даже забыла уже, что Мария Павловна смертельно больна, не сегодня-завтра может умереть, и мечтала о том, как весело они проведут лето.

— Где у тебя все? Я сама… Ты сиди, сиди… Прислуга у тебя есть? — говорила она через всю комнату, бросая на стол перчатки и снимая шляпу с большими, розовыми цветами.

Она подняла oбе руки, высоко закруглив локти, и Мария Павловна по старой привычке актрисы, испытующе окинула взглядом ее выпуклую грудь и тонкую, изогнувшуюся в легком и красивом усилии талию.

— Счастливая! — с тихой, бессознательной завистью подумала она и вдруг испугалась: — Ах!

— Что такое?

— Да моя Паша в гости ушла… Как же теперь?

— Пустяки! — решила Женечка и прежде, чем больная успела опомниться, она уже бросила свою шляпу, подхватила длинный, красный хвост и выбежала за дверь. Где-то далеко послышался ее голос. Сначала она запела, потом засмеялась сама с собой. Очевидно, ей было весело, что она так свободна, молода и красива, и солнце так ярко светит. Голос ее донесся уже со двора и затих. Должно быть, она убежала в сад.

Мария Павловна, опустив на колени слабые руки и все улыбаясь, засмотрелась в голубое небо и задумалась. У нее немного кружилась голова. Такой говор, шум и смех были ей уже не по силам, и она устала. Но она сама не замечала этого, глядела в далекое небо, влажными глазами погружаясь в его сияющую синеву и думала. Прихотливо и легко, как лепестки опавших цветов, подхваченные налетевшим осенним ветром, кружились воспоминания.