У подножия вулкана

Потом, весь дрожа, он с осторожностью поднялся на ноги и как-то умудрился плеснуть в бокал, который Копсепта не успела унести, немного виски, около восьмой доли пинты. «Фирма существует с 1820 года». Существует.

А я существую с 1896 года и еще не выдохся окончательно. «Я люблю тебя», пробормотал он, сжал бутылку обеими руками и поставил ее на поднос. Кое-как донес бокал с виски до качалки и сел в задумчивости с бокалом в руке. Потом, не притронувшись и к нему, поставил ого па балюстраду, подле стакана со стрихнином. Он сидел, созерцая оба стакана. И комнате, у него за спиной, слышался плач Ивонны.

«...Неужели ты забыл ее письма, Джеффри Фермин, ведь когда она писала их, сердце ее рвалось на части, а если не забыл, то почему ты сидишь здесь, весь дрожа, почему не пойдешь к ней сейчас, в этот миг, когда она может наконец понять, что не всегда так было, а только в последнее время, но ты мог над этим смеяться, ты смеялся, и с чего ты взял, любезный друг, что она плачет лишь из-за этого, вспомни ее письма, на которые ты ни разу не ответил, это так, и это не так, так и не так, так, не так, но тогда где же твой ответ, ты даже толком не прочитал их, где они теперь, ты потерял их, Джеффри Фермин, потерял или позабыл где-то, а где, этого даже нам не дано знать...»

Консул дотянулся до бокала и машинально отхлебнул виски; вероятно, это был голос одного из его знакомцев или, быть может...

«А, доброе утро».

Консул сразу же, с одного взгляда понял, что это галлюцинация, и сидел совершенно спокойно, ожидая исчезновения призрачного мертвеца, который, чудилось ему, лежал около бассейна, и лицо его было прикрыто широкими нолями сомбреро. Стало быть, «тот» явился ему вновь и вот уже, кажется, исчез: но нет, не совсем, там еще есть нечто, каким-то образом с ним связанное, там, или здесь, под самым боком, или за спиной, а теперь вот впереди, совсем рядом; но нет, вот и оно исчезает, что бы то ни было: быть может, это всего-навсего пустельга, «вульгарная пустая птица», как он се окрестил, трепыхалась в кустах, а теперь, свистя крыльями, как голубь на всем лету, уносится к своему уединенному гнездышку в Волчьем каньоне, подальше от всяких умников.

«К чертям все это, я совершенно здоров, — внезапно подумал он и осушил бокал до дна. Он снова потянулся к бутылке, но не достал, поднялся на ноги к налил еще виски, на донышко. — А рука у меня стала гораздо тверже». Он выпил виски, прихватил стакан и бутылку «Джонни Уокера», которая оказалась полнее, чем он думал, ушел в дальний угол веранды и поставил их в шкафчик. Там валялись два старых мяча для гольфа.

Давай сыграем, я и сейчас еще сумею тремя ударами одолеть восьмую дорожку. А пить постепенно брошу, — сказал он .

— Но что я несу? Ведь мне самому ясно, что это вздор.

- Надо протрезветь. — Он вернулся к своей качалке, долил стакан со стрихнином дополна, потом переставил бутылку стрихнина с подноса на балюстраду, где она была лучше видна.

— В конце концов, меня не было дома всю ночь: что ж тут удивительного?

- Но я совсем трезв. Меня покинули мои друзья, мои ангелы-хранители. Я уже начал исправляться, — добавил он и снова уселся, держа стакан в руке, напротив бутылки со стрихнином. — В некотором смысле случившееся сейчас между нами доказывает мою верность, мое постоянство, всякий другой на моем месте жил бы весь этот год совсем иначе. Я хотя бы не заразился! — вскричал он в сердце своем, но крик этот оборвался беспомощно, неуверенно. — А что я вылил виски, так это, наверное, к лучшему, ведь алкоголь, кстати, возбуждает желание. И кроме того, не следует забывать, что алкоголь — это тоже пища. А если мужчина не питается как следует, разве может он выполнять свои супружеские обязанности?..

Супружеские? Ладно, все равно, кое-чего я уже достиг. Ведь я не помчался в «Белья виста», не напился там, как в тот раз, когда все случилось, когда между нами произошла роковая ссора из-за Жака и я разбил лампочку, нет, теперь я остался здесь. Правда, тогда у меня была машина, а это упрощало дело. Но все-таки я здесь и не пытаюсь спастись бегством. И этого мало, здесь, пропади все пропадом, мне будет гораздо лучше, чем где бы то ни было.

Консул отхлебнул еще стрихнина и поставил стакан на пол.

- Человеческая воля несокрушима. Самому богу не под силу ее сокрушить.

Он откинулся в качалке. Истаксиуатль и Попокатепетль, эта идеальная супружеская чета, светлые и прекрасные, сияли вдали под утренним небом, теперь уже почти безоблачным. Лишь над самой головой, в вышине, редкие белые облачка, гонимые ветром, настигали бледнеющий серп месяца. «Пей все утро, — говорили они ему. — Весь день пей. В этом смысл жизни».

И там, в бездонной вышине, он увидел каких-то хищных птиц, подстерегающих добычу, они были грациозней орлов и порхали, как хлопья горящей бумаги над пламенем костра, которые вдруг стремительно взмывают кверху, трепыхаясь в воздухе.

Неодолимая усталость подкралась к нему черной тенью. Консул, словно в пропасть, провалился в сон.

4