У подножия вулкана

— Ну-с, чего вы желаете? Цветной капустки, старого хрена к холодному или горячему блуду? — Консул встретил их с невинным видом, словно не пил ни капли, и сразу помрачнел; он предчувствовал, что близится тайная вечеря, и старался не выдать голосом отчуждения, порожденного мескалем, разглядывая меню, которое подал ему Сервантес. — Или ягодичный экстракт? Онаны с отсебятиной в тютельку?..

— Перченые молоки? Или желаете натуральное кровяное филе по-уачинански с доброй немецкой приправой?

Сервантес вручил Хью и Ивонне по карточке, но они оба вместе читали ту, которую взяла Ивонна.

— Любительский докторский суп Мойзе фон Шмидтхауз, — произнесла Ивонна, с наслаждением выговаривая каждое слово.

— Я лично предпочитаю пикантную закусочку, — сказал консул. — Но сперва онаны.

— Хватит и одного, — поспешно добавил консул, обеспокоенный потому, что Хью смеялся слишком уж громко, а это могло задеть чувства Сервантеса, — и обратите внимание на добрую немецкую приправу. Ее добавляют даже к филе.

— А как насчет мяса с кровью? — спросил Хью.

— Тласкала! — Сервантес с улыбкой склонился к ним, играя карандашиком. — Si, я тласкалец. Вы ведь любите яйца, сеньора. Рубленые яйца. Muy sabrosos[189]. Яйца, разведенные в соусе? К рыбе, к филе с горошком. Взбитые яйца по-королевски. Или вы любите голые яйца в тесте? Бляманже из телячьих печенок? Сыр пармезан ядреный со слезой? Духовых цыплят, обделанных по-домашнему? Закуску с раками? Не потребно ли хреновой рыбки с кровью?

— Ага, тут, я вижу, все с кровью! — заметил Хью.

— Боюсь, что обделанные духовые цыплята не лучше, да?

— Ивонна смеялась, хотя двусмысленность выражений большей частью не дошла до нее, и консул чувствовал, что она еще не заметила его состояния.

— Этих цыплят, чего доброго, готовят в собственной протоплазме.

— Si, не угодно ли покушать каракатицу под чернильным соусом? Или тунца? Аппетитного крота? Или для начала возьмите отборную дыню? Желаете съесть фигу? Ассорти а ля сиятельный херцог? Мандраже из потрохов? Не угодно ли отведать джина с соленой рыбкой? Забористого джина? Моченой рыбки? Хереса?

— Мадре? — удивился консул. — Это еще откуда? Хочешь скушать свою мать, Ивонна?

— Бадре, сеньор. Тоже рыба. Из Яутепека. Muy sabroso. Желаете?

— Ну как, Хью, хватит у тебя терпения ловить рыбку в мутной воде?

— Мне бы пива.

— Cerveza, si[190], «Монтесума»? «Дос Экиc»? «Карта Бланка»?

Наконец решили заказать печеных устриц, яичницу, духовых цыплят, бобы и пиво. Консул поначалу спросил только креветок и бутерброд с котлетой, но уступил Ивонне, когда она сказала: «Милый, пожалуйста, возьми еще что-нибудь, я целую лошадь готова съесть». — И руки их встретились над столиком в мимолетном пожатии.

А потом, уже во второй раз за этот день, встретились их глаза, полные жажды, бесконечно жаждущие. И в ее глазах, словно прозревая насквозь, консул в этот миг увидел Гранаду, и поезд из Альхесираса, петляющий по равнинам Андалузии, уфф-так-так, уфф-тук-тук, и разъезженную пыльную дорогу с вокзала, старую арену и бар «Голливуд», при въезде в город, британское консульство и монастырь «Лос-Анхелес», а над монастырем отель «Вашингтон Ирвинг» («От меня не скроешься, я тебя вижу, Англия должна вернуться в Новую Англию, дабы обрести свои прежние ценности»!), где все так же ходит поезд номер семь; уже вечереет, лошади медленно везут роскошные экипажи по аллеям садов, через аркады, все выше в гору, мимо нищего, который неизменно играет здесь на гитаре с тремя струнами, выше, выше, где сплошь сады, сады, сады, выше, выше, к причудливому великолепию Альгамбры (нагонявшей на него скуку), мимо родника, где они встретились когда-то, к пансиону «Америка»; и еще выше, выше, теперь уже надо идти пешком к садам Хенералифа, а оттуда на вершину, к Мавританской гробнице; здесь они поклялись любить друг друга...