У подножия Саян

Что такое? Отец направляется в универмаг. Анай-кыс пришлось повернуть обратно. Она стояла за его спиной, когда он попросил продавца показать несколько видов пестрых тканей.

— Отец, — не выдержала она, — зачем тебе это сейчас, ведь мы торопимся?

— Мать наказала, дочка. — И снова его взгляд странно вильнул в сторону.

Потом он долго стоял у отдела «Мужской одежды».

— Покажи-ка, дочь, черный костюм сорок восьмого размеру, — попросил он молоденькую продавщицу.

— Тебе он не подойдет, — сказала Анай-кыс, — мал.

— Люди мне заказывали этот размер, — спокойно ответил старик, осмотрел костюм со всех сторон, пощупал и отсчитал деньги.

Наконец они пришли в общежитие. В комнате никого не было. Сверкали белизной аккуратно заправленные кровати. Анай-кыс подвинула отцу стул. Он сел, не снимая тулупа.

— Что с мамой? — быстро спросила она.

Отец растерянно переводил взгляд с одного предмета на другой, будто не мог найти слов, достал трубку.

— То голова болит, то под лопаткой...

— А у врача были? — Так же быстро спросила Анай-кыс.

— Разве она поедет? Сама знаешь, — перекладывая трубку из одной руки в другую, ответил старик и, помолчав, добавил: — Тяжело нам, даже в юрте не управляемся. А к врачу поедешь — дома кто? Скот без присмотра не оставишь. — Он затянулся и как бы подытожил: — Вот так, дочка. Если ты не поможешь, наша бедная мать...

Она медлила, как бы проникая в услышанное, отыскивая в нем тайный смысл.

— Конечно, конечно... — сказала она совсем неуверенно.

— Сегодня и поедем, — облегченно вздохнул старик и поспешно добавил: — У меня уж и билеты есть. Ты пока собирайся, а я пойду. Как же мы к матери, да еще к больной, с пустыми руками приедем. Купить кой-чего надо.

Отец ушел. Вскоре вернулись подруги.

— Что? Как? — Обступили Анай-кыс.

— Домой мне надо, — ответила она тихо.

— Надолго? Когда вернешься?

— Не знаю...

Больше говорить она не могла. В горле встал комок, вот-вот расплачется.

«Разве есть на свете кто-нибудь дороже матери? — думала девушка. — Разве может она не поехать, когда матери нужна ее помощь?! А станет ей лучше — вернется к учебе, к подругам. Догонит».

В дверях показался отец со множеством свертков. Анай-кыс поднялась, попрощалась со всеми, сказав, что, если не вернется через неделю-две, пусть сдадут ее книги и постель, и, опустив голову, вышла.

Автобус еще не выехал за город, а народу уже набилось до отказу. Входившие на остановках устраивались прямо на мешках и чемоданах, которыми был завален проход. Те двое, что едва протиснулись на последней остановке, в огромных меховых дохах с двумя огромными собаками, сразу задымили, громко переговариваясь. Вскоре весь автобус наполнился табачным дымом, запахом перегара и псины. Нечем стало дышать.

Анай-кыс с головой спряталась в воротник пальто и сделалась похожа на ежа. Никто ее не видел в этом дымном автобусе. Она погрузилась в свои мысли, а они текли и текли, как воды ручейка...

Ее отец, Ховалыг Сандан, вступил в колхоз «Шивилиг» и, сколько она помнит отца, всегда старался припрятать лишний скот от переписи. На какие уловки только не шел! Отказался жить в селе на центральной колхозной усадьбе, а чтобы построить там дом — и не помышлял! «Там глаз много, подальше от них». Когда на собрании говорили о переходе к оседлой жизни, он затихал, как суслик, спрятавшийся под глыбой камня. При случае между стариками говорил: «Пусть молодые счастливые в домах да селах живут, а уж мы, старики, в юртах свой век доживать будем да скот пасти».

И Ховалыг Сандан пас бычков, которых потом колхоз сдавал на мясо. Эту работу он выполнял всю жизнь. Был гостеприимным, особенно когда к нему наведывались таргалары — колхозное начальство. Уходили довольные, разговорчивые, ни словом не обмолвясь о тех бычках, которых он держал сверх нормы. Так что по переписи выходило всегда у Сандана все в порядке.

Мать Анай-кыс, тетушка Шооча, что в переводе означает замок, была неразговорчива. На людях она часто стонала, зато зимой и летом — круглый год управлялась с трудной работой пастуха-скотника, успевая ходить за колхозными и своими бычками, даже когда мужу случалось быть в отъезде.

Поначалу, окончив восьмилетку, Анай-кыс помогала родителям ходить за скотом, но не могла же она все время оставаться с ними и кочевать с места на место. Она отправилась в правление колхоза и попросилась на ферму, где не хватало доярок.

Через несколько месяцев Анай-кыс уже стала одной из лучших на ферме. В молодежной газете поместили ее фотографию, послали в райцентр на слет передовиков-животноводов.

Тогда-то она подружилась с новым агрономом Эресом, он вернулся из Кызыла после окончания техникума. Обычно Эрес дожидался, когда доярки закончат вечернюю дойку. Он подходил к Анай-кыс, и они шли куда-нибудь, собирали на лугу ягоды или бродили по тайге, и говорили, говорили... Весной во время пахоты и сева и осенью, когда убирали урожай, Эрес надолго исчезал и на ферме не появлялся. Анай-кыс не знала покоя, чего-то ждала. Вокруг нее уже посмеивались, спрашивали, скоро ли свадьба.