У подножия Мтацминды

— Неужели можно поверить, что он, будучи правой рукой Гегечкори, левой рукой помогал мне?

— Так это или нет, комиссия определит лучше нас, — сказал Теймураз Арчилович и снова обратился к Смагину: — Александр Александрович, вы и Гоги когда–то рассказывали про бакинского поэта с французской фамилией.

— Юра де Румье?

— Да, да.

— Его история такова, — ответил Смагин. — После изгнания мусаватистов он остался в Баку, и, так как ему вечно нужны были деньги, он связался с какими–то подонками и получил от них довольно крупный аванс за… обещание поджечь один из нефтепромыслов. Конечно, он и не думал осуществлять свой план. Он не выходил из своего любимого кафе, сидел там в обществе таких же оболтусов и разглагольствовал о будущем новой поэзии. Деньги таяли. Но где–то на промыслах случился пожар, и его осенила мысль выдать это за дело своих рук. Он потребовал полной оплаты. Ему поверили и отвалили кучу денег. Но когда об его обмане узнали те негодяи, которые поручили ему совершить поджог, то они заманили его под предлогом нового «заказа» (а следовательно, и денег) в какой–то темный уголок в окрестностях Баку и там пристрелили.

— Я так и знал, что он этим кончит, — сказал Гоги.

— Он мог бы этим и не кончать, —возразил Смагин, — если около него был бы человек, который направил бы его на трудовой путь.

— Александр Александрович! — не унимался Гоги. — Мы же его изучили за время пребывания в Баку, он не был способен к трудовой жизни. Он как был, так и остался типичным авантюристом!

— И не таких исправляла жизнь при более благоприятных обстоятельствах, — задумчиво произнес Вершадский.

— Я вспомнил еще одного бакинского типа, — сказал Гоги, — его бы я расстрелял собственноручно. Это — Ледницкий.

— Гоги, — засмеялась Мзия, —если ты всегда бываешь похож на маленького тигренка, то сегодня ты напоминаешь кровожадного тигра.

— Будешь тигром, когда имеешь дело с волками.

— О судьбе Ледницкого я ничего не слышал, — сказал Смагин, — но я уверен, что он продолжает свою деятельность, укрывшись в каком–нибудь эмигрантском гнездышке в Париже. А вот о вашем приятеле Гасане, — обратился он к Вершадскому, — я кое–что знаю. Он выбран членом Совета бакинских рабочих и крестьянских депутатов.

— А я знаю больше, Александр Александрович, — засмеялся Вершадский. — Я вчера получил от него письмо, о котором я забыл вам сказать, каюсь в этом, а в нем есть такие строчки о вас: «Если товарищ Смагин захочет приехать к нам, чтобы почесть лекцию, пусть он будет уверен, что теперь мы встретим его не так, как встретили мусаватисты».

— Вот Гасан, вероятно, знает, — сказал Гоги, — куда делся этот гад Ледницкий.

— Гоги, — мягко остановила его Мзия, — он не стоит того, чтобы о нем думать.

— Я не о нем думаю, а о веревке, которая плачет по нем.

— Гоги, — засмеялась Мзия, — по дороге в Москву мы остановимся в Баку, чтобы ты хоть на неделю возглавил военно–революционный трибунал.

— Я боюсь, — сказала Ольга Соломоновна, — что вы будете так до утра перебирать косточки ваших друзей и недругов.

— Это намек? — шутливо осведомился Гоги.

— Не намек, а прямое приказание старших _: чтобы мы перестали балагурить, — в тон ему ответила Мзия.

— Мзия, ты всегда что–нибудь придумаешь.

— Хорошо, мама, я больше ничего не буду придумывать! Я буду только думать.

— Если ты будешь только думать, то мне будет скучно! — вскричал Гоги.

Никому не хотелось уходить, на террасе было уютно.

Поблизости журчали волны Супсы. Сгустились сумерки, и только тогда все поднялись из–за стола. Смагину была отведена отдельная маленькая комнатка на втором этаже.

Сквозь окно опустевшей веранды вливался голубой свет лунной ночи. На горах темнел затихший лес.

Жизнь казалась настолько полной, что ничего нельзя было ни прибавить, ни убавить. В такие минуты человек чувствует, как у него вырастают крылья; он готов согреть своим теплым дыханием тех, у кого не хватает тепла, дать счастье тем, у кого его нет, жить для других и радоваться радостью тех, которые хотят того же, что и он; полного торжества добрых и чистых побуждений. Такую минуту переживал Смагин, стоя у окна опустевшей веранды, залитой синим светом луны.

Главa V

Московский поезд

До отхода московского поезда оставалось еще более четырех часов, но Варвара Вахтанговна начала уже волноваться.

— Хорошо, что хоть вы пришли, — заулыбалась она вошедшему Смагину. — Подумайте, скоро надо ехать, а никого еще нет. О чем они думают? Ведь поезд не телега, ждать не станет.

— Помилуйте, дорогая Варвара Вахтанговна, но ведь до отхода поезда еще целых четыре часа…

— Да, но ведь надо же уложиться.

— Вот они и укладываются. И я уже собрал свой несложный багаж, а Гоги, зная, что вы будете беспокоиться, просил меня зайти к вам и успокоить. Ровно через час они прибудут, и даже на автомобиле…