У Пяти углов

Матрасы достопримечательные — оба. Многажды продранные, они чинились каждый раз кусками обветшавших платьев, халатов, полотенец, так что невольно оживляли воспоминания о временах, когда эти платья надевались… Особенно чревата воспоминаниями центральная заплата нижнего матраса, торжественно водруженного Вольтом на раскладушку: лиловая шелковая заплата, остаток от парадного маминого платья, которое Вольт еще в детстве называл про себя «судебным», — после ухода отца мама почти никуда не выходила, только что на суды, куда и надевала лучший туалет, надеясь «произвести впечатление и всколыхнуть прежние чувства». Странно, что от столь редкого употребления платье все-таки обветшало.

После приготовления постели для Перса еще оставалось время поработать немного до сна.

Надо было дальше писать о йоговских чудесах, но Вольта отвлекали другие мысли — наверное, под влиянием беспорядка в маминой комнате-мастерской: а счастливы ли те, кто упрямо развивает свои силы, достигает максимума? Традиционное любовное счастье, о котором тысячи лет твердит литература, — оно на короткое время. Успех внешний слишком подвержен капризам моды. Что же остается? То, что ты сделал. Значит, сделать нужно максимум. И если ты добьешься того, что считалось невозможным, — как же не быть счастливым? Выходит, единственное прочное счастье — в раскрытии всех своих возможностей, способностей, сил. И это глубоко нравственно, потому что такое раскрытие на пользу всему человечеству, оно двигает прогресс. Ну вот, об этом и будет последняя глава книги: антропомаксимология — наука о счастье.

Надо было уже ложиться. Но в любую минуту мог появиться Перс. Вольт был очень рад его приезду — но лучше бы он прилетел днем. А совсем бы хорошо: приезжал бы каждый раз нормальным утренним поездом. Но Перс всегда либо летит из Москвы, либо — еще чаще — едет дневным поездом: он не может спать в вагоне! Вот чего Вольт не понимал совершенно. Как это — не мочь спать?! Приказать себе — и прекрасно заснешь! Спит Перс не по четыре часа в сутки, а все восемь, если не больше, так что железнодорожное расписание для него идеально: лечь вечером в Москве и проснуться утром в Ленинграде. Вот сидеть шесть часов в вагоне — это глупо: и работать неудобно, и затечет все от долгого сидения. А главное: сколько теряется времени! Ведь день поездки уже пропащий, особенно когда поздно встаешь, как Перс; вот и получается, что иногда брат освобождается всего на три дня и из них два проводит в поезде. Столько ждали его — и всего один день остается на Ленинград — просто зло берет! И неужели не стыдно так потакать своей слабости: не умеет он спать в вагоне! Не стыдно чего-то не уметь, стыдно не пытаться научиться!

Вольт спит всего четыре часа в сутки, но зато эти четыре часа спит как следует: глубоко, в полном расслаблении — спать тоже надо учиться. И очень неприятно, когда тебя будят от такого сна. Но самолет может не вылететь до самого утра, так что совсем не ложиться в ожидании Перса тоже не имело смысла. Вот сколько неудобств из-за элементарной расхлябанности: неумения спать в вагоне. И ведь все связано: не умеет приказать себе заснуть, никак не может сдвинуться с девятнадцатой строфы.

Вольт был уверен, что уж мама-то давно спит. Но встретил ее около ванной.

— Ты подумай: до сих пор нет! Сколько он там просидит?

Вольт молча пожал плечами.

— И метро скоро закроется, и автобусы, а на такси ведь ужасные хвосты в аэропорту. Ты бы поехал его встретить. Обидно же: у тебя машина, а родной брат будет стоять среди ночи за такси!

Это было совершенно исключено: свои четыре часа Вольт должен был поспать, иначе он завтра не сможет работать. А пропажа рабочего дня казалась ему худшей из пропаж! Он уверен, что проживет никак не меньше ста пятидесяти лет, и в то же время всегда торопится работать так, будто боится не успеть. Да и тайные его боли в сердце — они сигнал, что увеличивать нагрузки опасно.

— Нет, не могу.

— А Петюнчик обязательно бы тебя встретил. Потому он до сих пор и переводит девятнадцатую строфу!

Слишком много раз Вольт сегодня сдерживался, но наконец его прорвало:

— Не могу я, понимаешь! Спать хочу! Ты что, хочешь, чтобы я куда-нибудь врезался?! То есть, если по пути туда, тебе все равно, но хоть подумай, что я могу врезаться и на обратном пути! Не довезти в целости твоего дорогого Петюнчика! Мама, конечно, засуетилась:

— Ну что ты! Как ты можешь! Что ты говоришь! Как ты можешь думать, что мне все равно! Нет, раз ты не можешь, раз устал… Извини, пожалуйста, но я привыкла, что ты всегда как железный… Конечно, спи! Я всегда говорю, что ты спишь слишком мало, изводишь себя.

— Я сплю достаточно. Больше не нужно, но и меньше нельзя.

Повернулся и пошел к себе, не сказав «спокойной ночи». Да и вряд ли ночь получится спокойной.

— Спокойной ночи, сыночек, — робко сказала мама. — Как ты можешь думать, что мне все равно?