У парадного подъезда

Вековать ли нам в разлуке?
Не пора ль очнуться нам
 И подать друг другу руки,
Нашим кровным и друзьям?
Вот среди сей ночи темной,
Здесь, на пражских высотах,
Доблий муж рукою скромной
Засветил маяк впотьмах.
О, какими вдруг лучами О
зарились все края!
Обличалась перед нами
Вся славянская земля.
Горы, стены и поморья
День чудесный осиял,
От Невы до Черногорья,
От Карпатов за Урал[94] (…)
И наречий братских звуки
Вновь понятны стали нам.
Наяву увидят внуки
То, что снилося отцам!

Ничто не объединяет два эти стихотворения — «Современное» и «К Ганке», — ни смысл, ни повод создания. Только единство канона, с которым они в равной мере соотнесены, только каноническая связь, пришедшая на смену контекстному бытию, только пушкинское начало русской поэзии, ставшее неким залогом ее — пусть к тому моменту уже и ослабленной — цельности.

* * *

Рано или поздно с «Пиром…» должно было произойти то, что произошло: уже не Петр, а Пушкин оказался героем создаваемых вослед «Пиру…» стихотворений.

Это было вполне естественно и предопределено общим движением русской культуры, ее исторической судьбой. Подобно тому, как поэзия медленно, но верно утрачивала единый, пронизывающий собою все ее уровни, живой контекст, утрачивала его и культура в целом. И если в поэзии этот процесс привел к появлению «канонизированных» текстов, на фоне которых оказываются-связанными даже внутренне разнородные произведения, то и культуре с необходимостью предстояло определить писателя, на фоне которого она могла бы осознаваться как единая в разнообразии своих потенций. Этим писателем, по-своему, «мирски» канонизированным, стал Пушкин. Говоря словами современного поэта, «На фоне Пушкина снимается семейство». Канон стихотворный и канон «личностный» совпали, и это не могло не привести к новому повороту в рассматриваемом сюжете.

В 1853 году было создано стихотворение Вяземского «Из «Поминок»:

Поэтической дружины Смелый Вождь и исполин!
С детства твой полет орлиный
Достигал крутых вершин! (…)
Отрок с огненной печатью,
С тайным заревом лучей (…)
Там, где царскосельских сеней
Сумрак манит в знойный день,
Где над роем славных теней
Вьется царственная тень; (…)
Где в местах, любимых ею,
Память так о ней жива
И дней славных эпопею
 Внукам предает молва,—
Там таинственные громы,
Словно битв далеких гул,
Повторяют нам знакомый
Отклик: Чесма и Кагул.
Все ясней, все безмятежней
Разливался свет в тебе,
И все строже, все прилежней,
С обольщеньями в борьбе,
На таинственных скрижалях
Повесть сердца ты читал. (…)