Пример В. Кожинова ярок, но не исключителен. В такой же — карамазовской — роли выступали его конфиденты на страницах викуловского «НС», и другой их роль в журнале, ведомом таким редактором, быть не могла. Но вот в самом конце 1989 года произошла смена лидера, и начиная с январской книжки 1990-го облик журнала, внутренний и внешний, стал резко меняться. Современниковская поэзия, которую читать прежде было совершенно невозможно, неожиданно подняла планку — и мы прочли отличные стихи В. Казанцева (№ 1), Евгения Курдакова (№ 2)… Современниковская проза открыла год повестью Леонида Бородина «Третья правда», которая может нравиться или не нравиться, но которая в прежние журнальные каноны, ни художественно, ни «идеологически» не вписалась бы; а начавшаяся здесь публикация солженицынского «Октября Шестнадцатого» заставила вообще строже относиться к прозаическому репертуару: слишком явен был бы контраст. Место «красно-ленинских», прокоммунистических статей занял «Лебединый стан» Цветаевой, «Убийство Урицкого» М. Алданова, статьи Солоневича; не ленинские колхозные утопии в исполнении А. Салуцкого с оркестром, а столыпинские земельные программы составляют отныне «аграрный идеал» «НС» — и в прекрасной статье Ю. Бородая «Кому быть владельцем земли» (№ 3) дается жесткая отповедь былым теоретикам современниковского социализма. Такое ощущение, что прежний «НС» передал свои полномочия «Молодой гвардии», а новый формируется у нас на глазах.
Но! —
но почитайте письма, которые «НС» продолжает печатать.
Но! —
но обратите внимание на диалог Александра Казинцева с национал-коммунистом Борисом Гидасповым.
Но! —
но просмотрите в майском номере 1990-го блок выступлений А. Проханова, К. Раша, с их сквозным — «Будущее России не Казарма, не концлагерь, не придаток олигархических империй, а целостное стабильное общество с общенародным идеалом истины, справедливости и добра»[32].
Но! —
проанализируйте полемику о сионизме между М. Агурским и В. Кожиновым; конечно, представить себе, чтобы раньше журнал открыл свои «страницы израильтянину, — невозможно, однако как узнаваемо двусмыслен В. Кожинов и как это скучно…
Скучно нам, но не скучно читателю, взращенному «НС». Он привык к определенной диете, и журналу, даже если бы он этого не захотел, придется иной раз возвращаться к теме заговора, подкармливать взращенного им питомца социалистической пищей, играть с ним и провоцировать его.
У великого физиолога А. А. Ухтомского есть теория «заслуженного собеседника», согласно которой каждый человек видит во встречном не то, что тот есть на самом деле, а то, что он заслужил в нем увидеть всей своей жизнью. И в таком смысле каждая наша встреча есть суд над нами, над нашим строем мысли и над строем нашей жизни.
Почему-то в последнее время, пролистывая внешне помолодевший и похорошевший «НС», об этой теории вспоминаешь все чаще.
«Ты один мне надежда и опора…»
(Русское слово и национализм)
Что противопоставить национализму? Вопрос, который несколько лет назад мог показаться забавой праздного ума, ныне обрел драматическую весомость. Потому что ответ, который проще всего предложить и который образуется методом механического подсоединение приставки «интер» при сохранении того же корня, — благообразен ровно настолько, насколько может быть благообразным идеал вавилонской башни. Тот, кто хорошо помнит библейский сюжет о вавилонском строительстве — этом своеобразном Интернационале древнего мира — знает, что любое совместное сооружение общечеловеческого Вавилона как раз и приводит к разделению языков, раздроблению единого человечества. Другое дело, что мало кто помнит об этом.
Но хотя бы ближнюю-то свою историю мы помнить должны! В рассказе Владимира Тендрякова «Охота» («Знамя», 1988, № 9), посвященном эпохе, о которой в последнее время почему-то приходится вспоминать все чаще, — послевоенному ужасу шовинизма и антисемитизма 1948–1953 годов, — есть поразительная по точности деталь. Повествователь, студент Литинститута Тенков, пытается понять, что же происходит с Отечеством, и вспоминает: в детстве над его кроватью висел плакат: «Три человека, объятые красным знаменем, шагают плечо в плечо»: негр, китаец и европеец. «Любили далеких негров и испанцев, пренебрегали соседом, а чаще кипуче его ненавидели»…
То-то и оно, что противоположности сходятся. Черносотенный шовинизм конца «сороковых — роковых» лишь по видимости противостоит довоенному уничтожению всего национального; по сути же — место одной ненависти заняла другая, а от смены объектов ненависть не меняется. Нам, забывчивым, в самом конце 1980-х об этом напомнил не только тендряковский рассказ, но целый ряд других публикаций[33].