У меня все дома

Мама не звонила. Хотя она была дома, в той самой квартире, куда меня не пустил отчим. Тогда я даже не задалась вопросом: «А почему она меня не защитила? Почему не послала его и не открыла мне дверь сама? Почему не накинула на себя куртку и в домашних тапочках не побежала на улицу догонять меня?»

Меня всегда учили уважать взрослых, особенно маму, что в мою картину мира даже не просочилась мысль о том, что в этот момент она меня предала, она не защитила меня. Я очень сильно верила, что мама самая лучшая на свете, очень любит меня. Она правильная и всегда знает, как поступить. Мозг буквально игнорировал ее существование в этой ситуации, просто выкинул из всего случившегося, как будто кадр затерли. Отчим был врагом, а мама – мамой. Я не допускала мысли, что она могла и, наверное, должна была вступиться за меня, за свое дитя.

Мой отец хороший, в глубине души я чувствовала его любовь. Очень добрый, но слишком мягкий, я рискну сказать, безвольный, что лишило его жизнь всякого трезвого смысла. Он никогда не отстаивал своего мнения перед миром и быстро подчинялся воле других людей. С восемнадцати лет с сигаретой в зубах и с пивом в руке. Спрятаться в дыму и алкоголе было его выбором, позволяющим существовать. Хотя, мне кажется, он мог стать очень творческим поваром, музыкантом или путешественником. Он курил по две пачки в день, на кухне, в туалете, на балконе. Запах распространялся по всей квартире, выходя из которой, ты пахнешь, как пепельница.

И вот мы сидим, мои эмоции берут верх, и я начинаю рыдать в голос. Он отрывается от телевизора на пять минут, говорит: «Татуська, не плачь», – и вновь уходит в сериал. Он же важнее, чем родная дочь, которую чужой мужик пару часов назад не пустил в дом. Как же он был нужен мне в тот момент.

Я много раз прокручивала в мыслях иной вариант. Вот если бы он выключил телевизор, затушил сигарету, обнял, дал мне прочувствовать его защиту, до боли нужную и желанную безопасность, за ощущение которой в детстве и должен отвечать отец. Если бы возвращение дочери в его жизнь стало достаточной причиной, чтобы бросить курить и пить, если бы он продумал со мной план действий и сказал, что никому меня больше не отдаст и что все у нас будет хорошо. Но нет! Это из жизни других девочек.

Мой отец «убежал», выбрал сериал, сигареты и алкогольное забытье. Не помню, как долго я плакала, но когда слезы закончились, мне стал виден единственный выход – стать борцом, борцом и победителем в жизни! Начиная с завтрашнего утра!

Хоть унитазом меня назови

С самого рождения в меня как будто вмонтирован внутренний компас, указывающий верный путь. Мое тело всегда реагировало на обстоятельства, подсказывая, как поступать. Мне сложно описать детально механизм этого процесса, но он всегда срабатывает четко. Например, когда состоялась моя первая встреча с отчимом, тело сказало – опасность, прячься.

Почему-то он очень часто на семейных застольях вспоминал этот случай и как будто гордился тем, что маленькая девочка испугалась его. Он пересказывал историю нашего знакомства из года в год, указывая этим рассказом на мою якобы трусость – я постоянно чувствовала, как он ухмыляется и упивается своим превосходством и моей уязвимостью, как будто это приносит ему несказанное удовольствие.

Когда немного подросла, я отказалось хоть как-то его называть. Мой язык просто не поворачивался произносить это имя. Только я открывала рот, ком подступал к горлу и я немела, голос прекращал звучать, тело каменело. Его это безумно злило, и он тиранил маму. Я много раз была застенным свидетелем разговоров. Мама заходит на кухню, закрывает дверь, садится с ним за стол, задает какой-то вопрос, он делает телевизор потише, и мое сердце замирает. Я лежу в своей комнате за стенкой и больше всего боюсь услышать свое имя, а потом мамин плач, это будет значить, что причина ее слез – опять я. Каждый раз этот процесс был для меня как акт повешения.

Боль, страх, в груди все сжимается, и тело парализует, ты боишься даже вздохнуть. «Твоя дочь опять меня никак не называет, поговори с ней, – заявлял отчим. – Не хочет называть папой – не надо, пусть по имени-отчеству, просто по имени – нельзя! Я ей друг, что ли? Хоть унитазом меня пусть называет!» После серии таких разговоров мама приходила в мою комнату со слезами на глазах и начинались серьезные разговоры. Она просила: «Ну назови его, ты же видишь, что происходит, неужели это так сложно?» Я не знала, что в тот момент надо мной (над ребенком) совершается сильнейшее эмоциональное насилие и что дело не во мне. Не моя вина в том, что мама выбрала себе в партнеры этого человек. Это он, взрослый человек, должен был искать подход ко мне. А заставляли это делать меня, искать милости у него.