У королев не бывает ног

— Там на самом деле не было ничего особенного, — согласился Петр, — ибо что же особенного, когда отец — герцог или простой человек — обещает руку своей дочери юноше, который ее любит и которому он доверяет? Как бы выстоял род Адама и Евы, если бы такие вещи не происходили сплошь да рядом? Любовь — это, может быть, чудо, потому что люди, кажется, по своей природе устроены так, чтобы ненавидеть друг друга, но они склонны и к тому, чтобы это чудо, которое видят на каждом шагу, считать обыденным явлением. И еще: что же особенного, если властитель ставит во главе своего войска того, кто обнаружил умение в военном искусстве? Права, следовательно, твоя мать, Изотта, сообщив, что письмо не содержало ничего особенного; но, невзирая на то, что речь шла о чем-то совсем обыденном, повседневном, она тут же отправилась из Рима в Страмбу, чтобы выбить из головы твоего отца совсем обычные помыслы, потому что этим юношей, о котором шла речь, был я, Петр Кукань из Кукани.

Изотта посмотрела на Петра.

— Откуда ты знаешь, что мама уехала из Рима?

— Я имел честь встретить ее по дороге, в городе Орте, с Бьянкой и с кардиналом Тиначчо, твоим дядей, и она коротко, но сердечно со мной поговорила, после чего, поблагодарив за верную службу, милостиво отпустила меня.

— Ты говоришь, милостиво тебя отпустила? — переспросила Изотта. — Это потому, что в тот момент она знала только о твоей дерзости, с которой ты добивался моего расположения, и о твоей бестактности, когда ты старался понравиться моему несчастному отцу, но не о твоем злодеянии.

— Да, тогда она еще не знала о злодеянии, которое мне приписали, — сказал Петр.

Папа, попивая из бокала вино, с интересом слушал этот разговор и отменно развлекался.

— Я говорил, mi fili, что твой рассказ вызвал у меня такое чувство, словно я смотрел трагедию, разыгрываемую на сцене; это чувство укрепилось теперь, когда я слышу не только рассказ, но диалог. В высшей степени странный диалог, если принять во внимание, что двое людей, как утверждает малютка Изотта, не знают друг друга.

— Я беру назад свое ложное показание, — сказала Изотта. — Да, это на самом деле Петр Кукань. Ах, что же такое с нами случилось, что происходит? — Изотта, молитвенно сложив руки, утопавшие в широких рукавах, глотала слезы.

— Не бойся, Изотта, все уладится и снова будет хорошо, — сказал Петр.

— Не будет! — крикнула Изотта. — Никогда уже не будет хорошо. Сказала же я, что ты дьявол, и впрямь, если бы в Страмбу вместо тебя явился сам дьявол, он не смог бы сотворить ничего более страшного, чем натворил ты…

— В Священном писании сказано: «Много скорбей у праведного, и от всех их избавит его Господь», — промолвил папа.

Кивнув головой Петру, чтобы тот наклонился, папа снял с его шеи табличку и попытался ее разорвать.

— Руки Моего Святейшества привыкли благословлять, а вовсе не рвать и сокрушать, — сказал он и отдал табличку Петру. — Сделай это сам, неугомонный юноша!

И неугомонный юноша, взяв табличку, разорвал ее пополам, потом на четыре части, потом на восемь. Если мне удастся разорвать еще раз, подумал Петр, это будет знамением, что я все преодолею и выпутаюсь из этой истории.

И ему удалось, но Искуситель тут же подтолкнул Петра разорвать еще раз. Петр собрался с силами, так, как он это сделал только однажды в своей жизни, продемонстрировав в страмбских казармах стрельбу из мушкета правой рукой без опоры; и шестнадцать частей записки хрустнули в его цепких пальцах, и частей стало тридцать две. После этого он с улыбкой взглянул на папу, но не увидел его, потому что от нечеловеческого напряжения перед его глазами поплыли огненные мушки и круги.

Изотта следила за проявлением богатырской силы Петра с холодным высокомерием, но папа только качал головой.

— Accidenti! Accident!![144] — сказал он. — Тебя, юноша, вскормила не женщина, а тигрица.

— Об этом мне ничего не известно, — сказал Петр с чистой улыбкой неискушенной молодости, — но мысль, что я уничтожаю не только табличку, но и подлую клевету, которая запятнала мое имя, удесятерила мои силы.

Петр швырнул обрывки бумаги в камин, где тлело дубовое полено, после чего повернулся к Изотте и проговорил медленно, подчеркивая каждое слово:

— Прими к сведению, Изотта, что твоего отца убил не я, а Джованни Гамбарини!

Изотта вскрикнула.

— Он, кажется, говорит правду, но это государственная тайна, — заметил папа.

Изотта, побледнев, медленно опустилась на колени, словно земля уходила у нее из-под ног, и, стоя на коленях, опираясь обеими руками об пол, низко склонила голову, так что казалось, будто она превратилась в маленький несчастный серый комочек.

— Что с тобой, Изотта? — воскликнул Петр. — Какое тебе дело до этого глупого трусливого негодяя, которому мы при первом удобном случае свернем его слабенькую цыплячью шею!

— Джованни — мой супруг, — вымолвила Изотта.

ЧТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ, ЕСЛИ ПАПА РАЗГНЕВАЕТСЯ