У каждого в шкафу

— Ну что ты, что как долго! — обижается белая. — Я уже затрахалась здесь одна. Дядя Федор приходил, передал тебе лекции по химии и шоколадку… И Таньке шоколадку. Таньке — две.

— О! — Черная голова даже радостно подпрыгивает на месте. — Хочу шоколадку, хочу шоколадку!

— Да подожди ты, — белая морщит чистый лоб, — все бы тебе жрать, у меня к тебе, типа, дело на миллион долларов. Только не ори сразу, послушай. Обещаешь не орать?

— Вместо тебя на лабах по химии, что ли, отработать? Не-е-а! Даже не проси. Прошлый раз я так перетряслась, что от страха даже соображать перестала. Атомную массу кальция забыла.

— Отвали со своей химией, пожалуйста, — тоненько просит белая. — При чем здесь идиотская химия, какая, в звезду, атомная масса, какой кальций, придумала еще какой-то кальций, а я ведь люблю Бобку, я умираю.

Черная молча залезает с ногами на кровать, черная — хорошая подруга и всегда готова выслушать, поддержать, посоветовать, если находит, что.

— Я люблю его, я умираю, — с нажимом повторяет белая, — надо что-то делать именно сейчас, надо, типа, сломать ситуацию, в которой я для него просто друг, товарищ и брат…

— Homo homini lupus est [6],— тихо подсказывает черная, смотрит в сторону.

— Задолбала со своими шуточками. Я вот думала сегодня… думала… и у меня есть план.

— Думали мы думали и наконец придумали, — еще тише говорит черная, — строили мы строили и наконец — построили…

— Тебе неинтересно? — заботливо интересуется белая и с подчеркнуто независимым видом встает и снимает с гвоздя коричневую дубленку. Она с удовольствием дала бы черной пинка. Черная со смехом дубленку выхватывает, скатывает в объемный валик:

— Ну все, все, прости, пожалуйста… Давай свой план.

Белая оживляется, плюхается на стул, стулова гнутая спинка впереди, ноги на ширине плеч, и начинает рассказывать, выразительно жестикулируя, золотой браслет на левой руке красиво блестит, мамин подарок на семнадцатилетие, на браслете тяжеленький брелок: две рыбки, зодиакальный знак.

Черная послушно слушает. Не перебивает. Правильное классическое воспитание.

— И ты должна мне помочь, — заканчивает белая угрожающе, — если ты мне друг, конечно. Товарищ и брат.

— Ну ты даешь! — пораженно протягивает черная, округлив глаза. — Это же не план, это… Армагеддон какой-то! Ты сегодня чем питалась? Цианистым калием? Сумасшедшая ты на всю голову! В дурдоме тебя с фонарями ищут. Прогулы давно ставят… Бобка ведь не идиот.

— При чем здесь идиот не идиот? Сама ты сумасшедшая на всю голову. Мне просто надо, чтобы он на меня по-другому посмотрел! И сказал!

— Да, после такого он точно на тебя посмотрит по-другому. Как на девочку-дурочку. А уж скажет-то что… Боюсь даже предположить. И мне, кстати, тоже скажет. Как соучастнице. Слушай, у тебя курить есть?

Белая кивком указывает на свою сумку, красную лакированную, пряжка со стразами, призывно расстегнутая. Черная, немного порывшись в сумкиных недрах, вытягивает белую мятую пачку:

— «Стюардесса»? Класс! — Черная с наслаждением ее нюхает, как будто бы это духи. Прошлым летом маме подарили «Шанель № 5», сладкий запах, ничего такого особенного, недавно белая голова приносила «Клима» в голубой с разводами коробочке, вот это вещь.

Но лучше пачки сигарет ничего не пахнет.

Черная жадно затягивается, мама знать не знает о взаимной любви дочери к курению, а вот и хорошо, вот и правильно.

Через два часа она даст себя убедить, нервно хихикающая белая заляжет под «пэчворк» лицом к стене, предварительно в продуманном беспорядке разложив волосы по подушке, черная потушит верхний жесткий свет (на всю оставшуюся жизнь обе сохранят нелюбовь к люстрам: «как в общаге», будут сварливо ругаться на бесчинствующих с освещением мужей и детей).

Черная голова погримасничает перед зеркалом — «Учи слова!» — донесется сдавленный голос из-под «пэчворка» — несколько раз тяжело вздохнет, наденет общественные разношенные тапочки, подумав, снимет общественные разношенные тапочки, наденет личные сапоги, личное пальто, замотается длинным красным шарфом с кистями, хит сезона, сожмет в руке полученный от белой головы тетрадный листок в клетку, там всего несколько слов, спустится на один этаж ниже, заколотит в дверь комнаты 407.

«Заходи закуривай в тюбетейке тюлевой!» — как обычно, отзовется Бобкин сосед добряк дядя Федор, вариант: «Заходи закуривая в шапке каракулевой», — Бобка вопросительно обернется от письменного стола со знакомой приветливой улыбкой. Черная голова подавится репликой, с силой и кашлем все же протолкнет ее через онемевшее и чужое горло:

— Б-б-боб, ммможно тебя на ммминуточку?..

Через еще три минуты в темноватом, пахнущем вермишелевым супом коридоре она, не глядя, сунет удивленному нестандартной ситуацией Бобу чуть влажный — вспотели от волнения ладони — листок, там всего несколько слов, и быстро-быстро проговорит, не окрашивая текст интонациями:

— Вернулась сейчас из душа, на кровати подруга, рядом записка. Три литра воды, марганцовка, промыли желудок, пыталась ее успокоить, сейчас уснула вроде бы.