У каждого свои недостатки

– О, киберок! Голодный? Ползи сюда, я тут накрошил малехо, – сказал Олег. – Кирюх, ты чё?

Изображение на камере несколько раз перевернулось и погасло. Из коридора донесся грохот. На самом деле киберы довольно хрупкие и уж совсем плохо переносят, когда их точным ударом ноги отправляют из дверей в стену коридора.

– Ой, – виновато сказала я Микки, – хорошо, что это был не ты.

Я успела спрятаться в шкаф, вспомнив, что так и не настроила персональный доступ на двери. Демидов вошел, а затем негромко и вкрадчиво спросил у Микки:

– Где это порождение темной материи?

– Там, – четко и бодро ответил предатель Мышка. Наверное, и лапкой показал.

Створки распахнулись.

– Я исправлюсь, – быстро сказала я, выставив перед собой ладони, – меня исправит сама жизнь, клянусь… Пожалуйста, не ругайся, Кир! Э-э-э… «Слова – ветер, а бранные слова – сквозняк, который вреден». Это Шекспир. Ты ведь любишь Шекспира, правда? – я подпустила в голос заискивающие нотки.

Кир молчал и смотрел. Выражение лица его постепенно менялось, от злорадно-плотоядного до тоскливого. Я опустила руки, теряясь под его взглядом. Он молча прикрыл створки, я осталась в темноте, задыхаясь. Теперь буду бояться оставаться с ним наедине. Я не его боюсь – себя.

Створки распахнулись вновь:

– Я назначаю тебе штраф, Сэм. Сегодня вечером на тебе развлекательная часть. Думаю, бабу́шка зайдет на ура.

Демидов пошел к выходу, я выпрыгнула из шкафа, досадуя. Почему бы не предложить мне станцевать в костюме Богини из «Нелюбимой»? Красиво. Эротично, в конце концов! Кир остановился у двери и, не оборачиваясь, проговорил через плечо:

– «Слова – ветер, а бранные слова – сквозняк, который вреден; поэтому я уйду без твоего поцелуя. Заболеть любовью? Отлично сказано: я действительно болен любовью, потому что люблю тебя вопреки моей воле». Шекспир, «Много шума из ничего». Каждый год идет на Земле в «Глобусе». Хотел бы посмотреть?

– Да, – выдохнула я.

Кир кивнул и вышел.

… Конечно, появление «бабу́шки» в этот раз прошло не на столь высоком эмоциональном уровне. Зато Ольга аплодировала, утирая выступившие от смеха слезы. Я придумала номер, в котором пожилая мадам муштрует за столом своего устаревшего (и очень уставшего от общения с ней) циклона, периодически засыпает над чашкой чая, пропуская едкие ответные реплики кибер-слуги, и вспоминает две тысячи двести тринадцатый год на Персефоне, с ее балами и модой на шейные платки. Пайк был великолепен в роли язвительного, «очеловечившегося» слуги. Он запомнил свои слова с первого прочтения, и мы лишь раз прогнали номер у меня в каюте.

Кажется, гости остались довольны. Переодевшись, я вернулась в кают-компанию. Меня встретили одобрительными возгласами, и я еще раз раскланялась. В каюте текла тихая, непринужденная беседа, сотканная из множества тем, одна из тех, что возникают, когда все в компании знают друг друга. Кир беседовал с Ольгой. Она сидела с ногами на диване, сбросив простые кожаные туфельки. Даже ее простые кожаные туфельки кричали о врожденных вкусе и утонченности. Мисс Рита Каменская могла бы обвеситься бриллиантами с ног до головы, но никогда бы не сравнилась с кузиной Кира в шарме и изяществе. Ольга и Кир вспоминали юность. Демидов похохатывал, белозубо скалясь. Он ни разу не посмотрел в мою сторону.

– Играешь?

Я удивленно подняла глаза на Олега. Оказывается, я сидела и пялилась в шахматную голограмму из его комфона.

– Да, – сказала я со вздохом. Хоть какое-то развлечение.

– Отлично, – Семенов потер руки. – У меня есть с собой настоящий набор, не люблю голограммы.

Он действительно притащил с «Карапуза» доску и коробку с деревянными фигурами. Мне достались белые. Олег начал игру лихо, но слишком небрежно, недооценив соперника-малолетку. А у нас с отцом шахматы были главным развлечением долгими зимами на Нью-Лукке, когда из-за удаленности от местного торс-маяка на планете надолго пропадала Сеть. Семенов подставил ферзя под моего коня, расстроился, задумался, глядя на доску, а я покосилась через плечо на Кира. Он сидел, наклонившись к Ольге, которая показывала ему что-то в комфоне. Ее волосы упали ему на руку, которую он положил на спинку дивана.

– Еще партию? – предложил Олег.

Я кивнула.

– Ни одна из моих девушек не умела играть в шахматы, – мягко проговорил Глеб.

Он сидел в кресле, откинувшись назад и заведя руки за голову. Опять уставившись на меня. Он весь вечер сидел, уставившись на меня. Придурок.

– С бабами это бывает, – сказала я, пожимая плечами. – С логикой у них плохо. У меня была подружка, которая покупала йогурт в том магазине, где он стоил семь цоло, а не в том, в котором он стоил шесть, потому что этот магазин возвращал одно цоло за каждую крышечку от этой марки, – вот ничуть не соврала, у меня действительно была такая подруга на Нью-Лукке. – Расставляй фигуры, – велела я Олегу. – Ты проиграл, ты и расставляй, такое правило: кто продул, тот и расставляет.

– Я расставлю, – предложил Глеб.

Он переместился на пол и сел у кресла, прижавшись боком к моему бедру.

– Удобно? – спросил он вкрадчиво.

– Терпимо, – процедила я сквозь зубы.