У истоков Руси: меж варягом и греком

Эта же традиция считает автором «Повести» иеродьякона киевского Печерского монастыря Нестора (предположительно 1057—1117, хотя обе даты варьируются в пределах нескольких лет) на основании, как считается, его собственного утверждения об авторстве «Повести» в начале некоторых летописей: «Это повести временных лет черноризца Феодосьева монастыря Печерского…». После этих слов в какой-то летописи вроде бы сохранилось имя Нестора. Это утверждение печерского монаха, которого принято считать Нестором, как бы оспаривает игумен Михайловского монастыря в Выдубицах, впоследствии епископ переяславский Сильвестр, чьи претензии на авторство также выражаются записью в тексте «Повести» одной из летописей: «Игумен Силивестр… написал книги эти Летописец… в 1116 (году)». Этот заочный спор иеродьякона и игумена традиция разрешила просто: «Повесть» написана Нестором, который трудился над ней до 1113 года, когда захвативший великокняжеский киевский стол Мономах передал «Повесть» в ее, так сказать, «текущем виде» игумену княжьего Выдубицкого монастыря Сильвестру, который за три года отредактировал полученный текст в угоду своему патрону и заказчику.

Таким образом, традиция с самого начала допустила «соавторство» Нестора и Сильвестра. На самом деле картина оказалась гораздо сложнее и запутаннее. Мы не будем следовать логике раскрутки истории создания «Повести» А. Шахматовым, она сама по себе достойна отдельного повествования. Шахматов шел к своим конечным результатам отнюдь не прямым путем. Мы же, спрямив этот путь, будем двигаться из прошлого в будущее, как бы воспроизводя процесс творения «Повести», как его в конце концов реконструировал Шахматов, уделяя при этом должное внимание заслуживающим того взглядам его продолжателей и оппонентов. Если же представится возможность вставить в давний многосторонний спор вокруг истории создания «Повести» новое слово, пусть дилетантское, то… не упускать же ее! Разумеется, вновь со смиренными извинениями перед профессионалами.

Как начиналось русское летописание

Русское летописание как таковое могло бы начаться почти точно на рубеже тысячелетий благодаря появлению в Киеве княжьей церкви Богородицы, более известной как Десятинная. Эта церковь, освященная в 997 году, то есть через девять лет после официально принятой даты крещения Руси, считается первой на Руси каменной церковью, хотя на самом деле нет доказательств существования до нее каких-либо других церквей, пусть бы и деревянных[127]. Как бы то ни было, на исходе первого тысячелетия нашей эры в только что крещенном Киеве, надо думать под влиянием, чтобы не сказать прямым давлением, очередной новой супруги, Анны Греческой, Владимир Креститель возводит руками пленных корсуньских строителей если и не первую на Руси, то безусловно первую княжью церковь, настоятелем которой становится корсунянин же Анастас. Выбор этой кандидатуры определили не высокий духовный сан Анастаса, не его авторитет в клерикальных кругах или моральные достоинства, а скорее наоборот – так Владимир отблагодарил Анастаса за предательство своих соотечественников, христиан-корсунян, благодаря которому будущему крестителю Руси удалось разграбить Корсунь.

Появление Десятинной церкви, казалось бы, создает предпосылки для начала работы, естественно присущей княжьей церкви, – ведению хроники деяний ее покровителя, великого князя, и всего царствующего дома. Для этого есть все: сама церковь с соответственным статусом; немалая церковная братия, вывезенная из Корсуня и, надо полагать, обладающая требуемой для ведения хроники грамотностью; наконец, достаточное, чтобы не думать о хлебе насущном, гарантированное «материальное обеспечение» в виде десятины, то есть десятой части княжеских доходов, от которой церковь и получила свое народное название. Но нет, не той фигурой оказался Анастас Корсунянин, чтобы организовать русское летописное дело. Да и сам великий князь-каган тоже не тем был озабочен, ох не тем! Кстати, простой, но интересный вопрос: был ли грамотным креститель Руси? Вопрос, конечно, риторический, но ничего удивительного, если бы каким-то образом выяснилось, что не умел читать-писать Креститель[128]. Не за грамотность и приверженность книжному уединению попал он в число равноапостольных святых, равно как и не за скромность поведения, не за христианское человеколюбие.