У бирешей

Солнце клонилось к закату. Когда я вскидывал взгляд или когда тетушка чуть приподымала поля своей шляпы, оно светило нам прямо в лицо. Возможно, своим упорным молчанием тетушка хотела заставить меня заговорить, но я не произносил ни слова, и, когда она — наверное, именно потому — ушла вперед еще дальше, я только сильнее вцепился в рукояти и лихо катил свою тачку по краю ям и промоин, уже не опасаясь их глубины, но и не забывая об их коварстве — дно у них было глинистое и вязкое. Фигура тети маячила передо мной, деревянное колесо тачки взвизгивало в такт ее шагам. Если я отрывал взгляд от земли, то видел лишь, как длинные юбки колышутся в такт ее движениям, почти по-городскому элегантным. Мою шляпу она сдвинула на затылок, так что ее свернутая жгутом коса скрылась под шляпой совсем. Ее красивые, точеные ноги с каждым шагом гнулись, как лоза, но правая вдруг оступилась, и тетя нагнулась, чтобы потереть щиколотку. Край юбки задрался. Не выпрямляясь, тетя посмотрела на меня снизу вверх и, вздохнув, спросила вкрадчивым голосом: «Я так устала, не мог бы ты меня немного подвезти?»

Я только кивнул, замедлил шаг, и, когда поравнялся с ней, она опустилась в тачку с таким видом, будто не может больше даже стоять от усталости.

«А я тебе доверяю!» — сказала она уже прежним своим тоном, хорошенько устроившись в тачке. «Сначала я думала, ты сразу скиснешь. Меня бы это не удивило: вы, городские, сразу с ног валитесь, стоит на вас ветерку дунуть. Все вы какие-то разбитые, нерешительные, ноющие. Не заметил, как даже дети над тобой потешались, оттого что ты не знал, куда руки деть? Да на тебя только поглядеть — и сам свихнешься! “Только взгляни! — сказала я себе. — Он при последнем издыхании!” И это теперь-то, когда все только начинается!» — прибавила тетушка и повернулась в тачке лицом ко мне — от чего я едва удержал равновесие и на этот раз действительно угодил в одну из выбоин, до краев полную водой. «Но понемногу я начинаю верить, что ты уж как-нибудь постараешься. Там, впереди, бери левее и смотри, осторожней, там крутой склон!»

В левой руке она держала зонтик, на коленях у нее лежал чемодан, а на нем — ее сумочка. В подтверждение своих слов она крепко ткнула зонтиком в землю, которая была словно утрамбована, а кое-где по ней тянулись трещины, так как короткому дождю предшествовала долгая засуха.

«У тебя есть одно преимущество, — продолжала тетушка, — и, если ты умный, ты им воспользуешься: тебя считают глупым. Не возражай, я знаю. Этот твой клетчатый пиджак, эта дурацкая шляпа, твой багаж, зонтик — народ удивляется, почему ты вдобавок не взял напрокат дрезину! Ты что, не заметил, как нахально первый крестный уставился на твой багаж? Перед приходом поезда мы все вместе сидели в вокзальном трактире. Поминальный тост, так уж у нас заведено. И знаешь, о чем мы говорили? О тебе. Вообще, так не принято (когда зима стучится в окошко, о ней ведь не говорят), но одно было ясно как день — что ты явишься каким-нибудь нелепым образом! А тут и впрямь: одна нога на подножке, другая в воздухе, в одной руке чемоданишко, другая за ручку двери. Горожанин приехал на выходные к родственникам в деревню. Я чуть не разревелась. На следующей развилке — направо».