У

Я постоял на крыльце. Облака в небе больше походили на дезинфекционные пары, чем на слоеные пирожки.

Когда я вошел в комнату, доктор мыл руки над эмалированным тазиком. К счастью, широкие плечи доктора плотно закупорили ведро, и пострадала только его рубашка. Со счастливым лицом он похлопал ладонью эмалированный тазик.

- Все-таки она заботится обо мне, если оставила в коридоре свой тазик. Как жаль, что я растоптал сигары, Егор Егорыч.

- Через три часа на вокзале купите.

- Вы полагаете, что я успею за три часа отмыться, Егор Егорыч?

- Тогда я уеду, Матвей Иваныч, один.

- Невозможно! Главное, как ожидать, чтоб такое невзрачное ведро издавало удивительно густое зловоние, словно оно всю жизнь копило его для меня. Поступок Людмилы Львовны с ведром чрезвычайно поучительный по выводам, Егор Егорыч.

- Еще бы. Передают, что один офицер, из кулачков, дотянувшийся к чину, дорвался и до ка-мина и так энергично начал сушить ноги, что обувь зашаело. Денщик, увидев это, говорит: "Ваше благородие, вы шпоры сожжете".- "Врешь, разве сапоги, да и то они сгорели. Благородные не придают значения сапогам".

- Егор Егорыч, стойте! Она хочет сказать: на тебя будет вылита вся гадость, которая окру-жает меня, все сплетни и мерзости, но ты терпи и умей разбираться. Если даже помойное ведро тщательно почистить, покрасить и дезинфицировать, то и в нем можно носить питьевую воду.

- Пусть сама носит!

- То есть, ты можешь надеяться на лучшее, умей бороться и уничтожать препятствия, а са-мое главное, несмотря ни на что, должен быть весел, приветлив и спокоен. А что вы, Егор Егорыч, централизировали в себе из моей речи?

- Теперешней?

- Нет, в кухне.

- Перед ведром?

- Если вам хочется четкости, то - да, перед ведром, Егор Егорыч.

- Вначале вы наврали насчет своего отца, когда вам и мне известно, кто ваш отец. Меня ма-ло занимает вопрос о "подаренном" дне, касательно к вам, но удивительно превратно толкование своих поступков, когда, только что отравив отца сигарой, доведя его до редкого обалдения, вы указываете на желаемость любви к старикам.

- Ну, знаете, Егор Егорыч, ваши придирки относятся больше к методам, чем к выводам.

- Выводы дезавуированы моим носом.

- Понятно ли вам, Егор Егорыч, что мы с вами наблюдаем удивительно крепкую клику, прекрасный кастовый дух, великолепно спаянную семью. Тумаки отцу и мужу? Чепуха! Показное. Смеялись над моим предложением? Да они потому и смеялись, что ежедневно и ежечасно они проводят мое предложение с той разницей, что в семье нет разлада и им приходится придумывать разлад, плотность и целостность этой семьи удивительна! Они вас обманули, Егор Егорыч, так же как они обманывали десятки и сотни до вас. Помимо того, что я только что расшифровал перед вами, почему Людмила Львовна так задушевно пошутила со мной? Да потому, что я намекнул на отраву ее отца сигарами...

- Только на сигары?

- Вы понятливый ученик диалектики, Егор Егорыч. А по-вашему на что же я мог намекать?

- Сигары вы сублимировали, как образ вашей любви...

- Та-та! Бросьте. По-вашему, она отшвырнула мою любовь?

- А помойное ведро, Матвей Иваныч, если рассматривать, как символ...

- Вот и учи профанов!

Доктор захохотал и, схватив тазик с полотенцем, выскочил.

Психоанализ психоанализом, но я испытывал такое состояние, как будто и меня облили помоями. Нет, многие метафоры ценны именно как метафоры!

Черпанов брился возле трюмо. Доктор плескался в ванной. По-разному бреются люди. Один бреется от уха к подбородку, другой - от подбородка к уху, иной бреется туго, иной легко, иной любит посвистать во время бритья, а иной вывести такую песенку, чтоб было пожалобнее, а иные придерживаются такого молчания, словно во рту у них девизный вексель, соответственно обстав-ленный проездными документами. Черпанов, видимо, любил бриться с разбросанными разгово-рами.

- Обождите-ка,- остановил он меня ногой.

- Быстро вы, Леон Ионыч, отделались.

- Не отделался, а вернулся. Осознал - у всех нас глубокое временное жилище. Все мы в быту кочевники, с трудом переходящие к осмысленной, то есть оседлой жизни. Вот поэтому-то и надо усы сбрить.

И он действительно намылил усы и взмахнул бритвой.

- Зачем?

- Не орите под руку,- со злостью отозвался Черпанов.- Ваш дoктор прав в одном: если тебя направили - действуй решительно вплоть до полного признания. Кочевники? Сади их на оседлость, заставляй их приспособляться к жизни, дистиллируй их.

- Какие же кочевники в Москве?

Бритва отвалила пол-уса, обнажив синюю твердую губу. Он приблизил лицо к зеркалу. Ото-шел. Опять приблизил. Как бы с сожалением помял в пальцах пол-уса, а затем быстро намылил еще губу.

- Продал я вчера спекулянтику поддевочку синего заграничного сукна. И продешевил, кажись.

- Зачем же продавать?

- Поручили.

- Близкие поручили?

- Какие близкие?

- А чего ж грустите, если продешевили.

- Ну вот, характер такой. А сегодня продумал, в связи с решимостью,- и вышло зря продал. Лучше бы обменять. Ну разве на мне костюм? Мог бы, в конце концов, и в поддевку нарядиться.

- Кто же теперь носит поддевки, да особенно в Москве?