Тысячелетие

Я опять уставилась на него. Нет смысла по новой углубляться в лабиринт сомнений, по которому блуждал мой мозг, пока я изучала физиономию Шермана, потому что в конце концов я вернулась к исходной точке.

— Большой Компьютер мог рассказать тебе содержание моего послания.

— Думаешь, мог? Несмотря на строжайший запрет Совета?

— Я знаю, что ему это под силу, — а стало быть, мог.

— Замечательно! — Шерман и впрямь выглядел довольным. — Твой подозрительный ум сослужит тебе хорошую службу в ближайшие дни, как не раз уже бывало прежде.

— То есть хорошую не для меня, а для вас с БК. Ты хочешь сказать, что я, как всегда, буду начеку.

— Точно. — Он наклонился вперед, изобразив на лице вполне сносную имитацию искренней озабоченности. — Луиза, тебе, конечно, все это не по душе. Но я и не прошу тебя изменить свое отношение к ситуации. Мне самому она не нравится.

— Тебе? Или Большому Компьютеру?

— Иногда проводить разделение бессмысленно. Но я способен чувствовать. Мне не всегда нравится то, что я делаю, однако я знаю, что иного пути нет. Нам предстоят тяжелые времена. Мы на всех парах приближаемся к неотвратимой катастрофе, избежать которой невозможно. И в то же время выход есть. Мы не достигнем его, пока не разыграем весь этот несчастный спектакль от начала и до конца. Но в конце я выведу человечество к земле обетованной.

— Человечество. Хороший термин и, главное, широкий. Я всю свою жизнь работала во имя спасения человечества. — Я затушила окурок. — Ну и что же будет со мной? — Я не была уверена, что хочу услышать ответ, но не спросить не могла.

— Тебе, Луиза, тоже предстоят тяжелые времена. Подробнее я не вправе рассказать. Но концовка будет счастливой.

— Для меня? — Я не скрывала недоверия. Все что угодно могу себе представить, только не счастливую концовку.

— Счастливее, чем ты когда-либо ожидала. С тебя достаточно?

Для твердолобой, битой жизнью и отпетой пессимистки, думаю, достаточно. По крайней мере мне вдруг непонятно отчего полегчало, хотя я ни на миг не усомнилась в том, что моя собственная концовка будет приправлена изрядной долей горечи. Но чем хорош пессимист: для него и горькая радость- приятная неожиданность.

— О'кей, — сказала я. — И все-таки твои библейские аллюзии ошибочны. Ты говорил, что собираешься вывести нас к земле обетованной. Иисус не делал этого.

Шерман изумился, точно непогрешимый Папа Римский, поставивший на ипподроме не на ту лошадь. Низменная часть меня злорадно ухмыльнулась: быть может, послание Шермана не включало в себя такую реплику?

— Зови меня Моисеем, — сказал он.

Итак, окно «Б». Решение, как и многие другие решения в нашей неформальной организации, было принято в виде консенсуса.

В двадцатом веке существовало государство под названием Китайская Народная Республика. Там царила диктатура пролетариата- более пошлого словосочетания мне не доводилось встречать ни в одном из двух миров, — и решения там принимались в процессе критики/самокритики, диалектического анализа и прочих ученых словечек. Полученный в результате ответ теоретически выражал волю масс. На самом же деле Политически Правильный ответ всегда принадлежал Председателю, кто бы им ни был в данный момент.

Еще в начале моей карьеры в проекте Ворот я заметила, что, формально или неформально, дела у нас вершатся по какому-то определенному образцу. Я не поленилась углубиться в вопрос. Если сложить мои тогдашние выводы с информацией о КНР двадцатого века, можно сформулировать эффективный метод достижения консенсуса: пускайте окружающим пыль в глаза до тех пор, пока они не решат, что вы правы.

Вот я и напылила. Мне даже не пришлось говорить о своем категорическом нежелании идти в окно «В». Просто когда пыль улеглась, как-то само собой оказалось, что наилучший вариант-это окно «Б».

Должна признать, мне немало помогла молчаливая поддержка Шермана. И, разумеется, я понимала: если и теперь вылазка будет безрезультатной, то альтернативы окну «В» больше не останется. Но, как любят говорить путешественники во времени, завтра само о себе позаботится.

Понедельник, 12-е декабря, Оклендский международный аэропорт.

Я уже была здесь в этот день с восьми до девяти утра, но для меня с тех пор прошло двое суток. Не забыть бы, что для Смита прошло всего пять часов. Он наверняка меня узнает, если у него есть хоть какая-то память на лица. Мое лицо и фигуру не так-то легко забыть.

Ворота выкинули меня в одном из укромных уголков центрального здания аэропорта. Я поначалу возражала против такой высадки, не очень-то веря в способность операторов рекалибровать Ворота настолько точно. Но в конце концов махнула рукой: пускай решает Лоренс, на то он и эксперт. Порой приходится полагаться на мнение экспертов. Да и повод показался мне слишком мелким, чтобы применять тактику достижения «консенсуса».