Тысяча вторая ночь

- Вы правы,- заключил первый приятель.- Деловые перспективы здесь очень скромные; вот почему мы должны рассматривать нашу поездку как увеселительную.

Толстяк поднял стакан лимонада, словно собирался его выпить, поставил его обратно и подозвал хозяина.

- Послушайте,- сказал он с резким английским акцентом.- Долго ли еще нам ждать проклятого поезда?

- Какого поезда, сударь?

- Туда... как называется эта станция?

- В Хеншир-Суатир?

- Да, как будто она называется так. Скоро ли будет поезд?

- Поезд должен был прийти уже час тому назад. Никто не знает, когда он придет, сударь!

Толстый посетитель обменялся с друзьями взглядом, подчеркнувшим слова: никто не знает!

- А сколько езды до Хеншир-Суатира?

- Приблизительно пятнадцать часов. Но бывает разно. Дорога предназначена главным образом для туземцев.

Толстяк бросил в сторону приятелей еще один взгляд, замкнувший в кавычки: пятнадцать часов.

- А местность по дороге так же прекрасна, как эта?

- Нет, сударь, под конец это настоящая пустыня.

- А если проехать пятнадцать часов в вагоне и через пустыню добраться до Хеншир-Суатира, есть там, по крайней мере, ресторан?

- Да, сударь.

- А напитки там какие-нибудь есть? Человеческие напитки, не кофе и не лимонад? Скажите, есть там что-нибудь?

- Нет, сударь.

Толстый посетитель умолк и окаменел, как статуя. Кофейщик обратился к его друзьям.

- Господа в самом деле едут в Хеншир-Суатир? - спросил он недоверчиво.

- Нет, мы едем дальше. Мы едем до конца железной дороги. В оазис внутри Сахары.

- В Тозер?

- Да, в Тозер. А далеко ли от Хеншир-Суатира до Тозера?

- Нет, сударь, не особенно далеко. Всего семь часов, если поезд не задержится в Метлауи.

Оцепеневший толстяк встрепенулся. Он поднял стакан, прополоскал лимонадом рот, выплюнул питье и поставил стакан обратно, чуть не разбив его о каменный стол. Он собирался высказать все, что накипело у него на сердце, но в эту минуту произошло событие, сообщившее мыслям его иное направление.

2

Какой-то узел появился вблизи их стола, обыкновенный белый узел, откуда торчала бритая голова в тюрбане и две длинные голые ноги. По сторонам кривого и заостренного, как сабля, носа пылали фанатически упрямые, ястребиные глаза. Лицо было коричнево-пергаментное, с выдающимися скулами, лишенными даже намека на мясо, - как бы расклеванное коршунами. Всклоченная борода философа обрамляла нижнюю часть лица. Если человек походил на мусульманского философа, то костюм его напоминал, скорее, сильно потрепанное полное собрание сочинений философа - настолько потрепанное издание, что ему впору было вернуться в вальцевальную машину. Никто из пилигримов даже отдаленно не был похож на эту груду тряпья. Человек расстелил на земле красно-бело-желтый коврик, опустился на него и приступил к молитве. Зараженные его примером, купцы и паломники тоже начали молиться. Они припали к земле там, где каждый стоял: иные против самого станционного входа, другие на рельсовом пути, и под знойным солнцем Айн-Грасефия огласилась хвалой Аллаху. Молитва кончилась. Араб в тряпичном мешке в последний раз коснулся лбом коврика и, поджав под себя ноги, уставился на европейцев. Из какого-то тайника своей одежды он вытащил мешок и высыпал его содержимое на молитвенный коврик. Европейцы с любопытством следили за его движениями. Теперь он чертил на песке какие-то фигуры и пентаграммы и что-то бормотал в пространство.

- Он ясновидящий... да, да, сударь, - ответил кофейщик.- Он марабу, он волшебник, он саххар! Чего тебе здесь? Пошел вон! Бар-ра! Р-р-р-имши!

Марабу медленно повернул голову, смерил хозяина жгуче-ненавидящим взглядом и забормотал по-арабски. Для слуха непосвященных арабская речь всегда звучит как поток проклятий, но в этих устах она была вдвойне звучна. Кофейщик содрогнулся, словно услышал свист гремучей змеи.

- Эль афу, эль афу, - пролепетал он. - Пощади! Все слова мои беру обратно! Ты мой родич! Ты почетнейший гость! Чего пожелаешь? Кофе? Лимонаду? Все получай бесплатно.

Предсказатель презрительно отмахнулся, снова обратился к коврику и стер пентаграмму. На месте ее он начертил изображения рук; изучил этот рисунок и стер его точно так же. Затем он перевел взгляд на трех европейцев и разразился клокотаньем, звучавшим как бешеная ругань.

- Что он там говорит? - нетерпеливо спросил толстяк.- Почему он не говорит на человеческом языке? Переведи!

Кофейщик застыл, словно опаленный только что отзвучавшей крылатой руганью. Европейский лоск сошел с него: так трескается лак на сильном зное. Он позабыл о европейском "вы" и начал тыкать своих гостей по-ветхозаветному.

- Что сказал кудесник? Что сказал марабу? Святой человек сказал, что может читать в твоей судьбе, как в раскрытой книге, сударь. Так сказал он!

- Ха-ха! Вот что он может! Сколько это будет стоить?

Кофейщик обратился к тряпичному мешку с робким вопросом.

- Сколько захочешь, столько и будет стоить, сударь.

- Даю ему пять франков. А если скажет что-нибудь дельное, то получит десять. Пусть действует!