Тысяча и один призрак

– И ты веришь, что при ее заступничестве человек, как бы он ни был виновен, может спастись в час смерти? Так вот взамен твоих трех тысяч франков дай мне какую-нибудь реликвию, четки или что-нибудь другое, чтобы я мог поцеловать их в час смерти.

Я снял образок и золотую цепочку, которые моя мать надела мне на шею в день моего рождения и с которыми я с тех пор никогда не расставался, и отдал их разбойнику.

Разбойник приложился губами к образку и убежал.

Целый год я ничего не слышал об Артифале. Он, без сомнения, покинул Этамп и орудовал в другом месте.

В это время я получил письмо от моего коллеги, священника из Флери: моя добрая мать была очень больна и звала меня к себе. Я взял отпуск и поехал к ней.

Два месяца хорошего ухода и молитв восстановили здоровье моей матери. Пришла пора расставаться. В веселом расположении духа я вернулся в Этамп.

Я приехал в пятницу вечером. Весь город был в волнении: знаменитый разбойник Артифаль попался около Орлеана, его судили в суде этого города, осудили и отправили в Этамп, чтобы повесить здесь, так как все его злодеяния совершены были главным образом в округе Этампа.

Казнь совершена была в то же утро.

Вот что я узнал на улице, но, войдя в свой дом, я узнал еще другое: женщина из нижней части города приходила накануне утром, то есть как только Артифаля привезли в Этамп на казнь, и раз десять осведомлялась, не приехал ли я.

Настойчивость эта меня не удивила. Я сообщил о своем приезде заранее, и меня ждали с минуты на минуту.

В нижней части города я знал только одну бедную женщину – ту, которая только что стала вдовой. Я решил отправиться к ней раньше даже, чем отряс прах с моих ног.

От дома священника до нижней части города было довольно близко. И хотя уже пробило десять часов вечера, я полагал, что женщину, которая с таким нетерпением желала меня видеть, мой визит не обеспокоит.

Итак, я спустился в нижнюю часть города и попросил указать мне ее дом.

Так как все знали ее как святую, никто не осуждал ее за преступления мужа, никто не позорил ее за его позор.

Я подошел к двери. Ставня была открыта, и через стекло рамы я увидел бедную женщину, стоявшую у постели на коленях, – она молилась. По движению ее плеч можно было заметить, что, молясь, она рыдала.

Я постучал. Она встала и поспешно открыла дверь.

– А, господин аббат! – воскликнула она. – Я угадала, что это вы. Когда постучали в дверь, я поняла, что это вы. Увы! Увы! Вы приехали слишком поздно: мой муж умер без исповеди.

– Умер ли он с дурными чувствами?

– Нет, напротив. Я убеждена, что в глубине души он был христианином, но он не желал другого священника, кроме вас, он хотел исповедаться только вам и заявил, что исповедоваться он будет если не перед вами, то только перед Божьей Матерью.

– Он вам это сказал?

– Да, и, говоря это, он целовал образок Богородицы, висевший у него на шее на золотой цепочке, и очень просил, чтобы образок этот с него не снимали, уверяя, что если его похоронят с образком, то злой дух не овладеет его телом.

– Это все, что он сказал?

– Нет. Расставаясь со мною, чтобы взойти на эшафот, он сказал, что вы приедете сегодня вечером и что по приезде вы сейчас же придете ко мне. Вот почему я и ждала вас.

– Он вам это сказал? – спросил я с удивлением.

– Да, и еще он поручил мне передать вам последнюю его просьбу.

– Мне?

– Да, вам. Он сказал, что, в каком бы часу вы ни приехали, я должна просить… Боже мой! Я не осмелюсь высказать это вам, это было бы слишком мучительно для вас!..

– Говорите, добрая женщина, говорите.

– Хорошо! Он просил, чтобы вы пошли на место казни и там прочли над его телом за его душу пять раз «Отче наш» и «Богородицу». Он сказал, что вы не откажете мне в этом, господин аббат.

– И он прав, я сейчас же пойду туда.

– О, как вы добры!

Она взяла мои руки и хотела их поцеловать. Я воспротивился и высвободил руки.

– Полно, добрая женщина, мужайтесь!

– Бог посылает мне мужество, и я не ропщу.

– Ничего больше он не просил?

– Нет.

– Хорошо. Если исполнения этого желания достаточно, чтобы душа его обрела покой, то она найдет это успокоение.

Я вышел.

Было около половины одиннадцатого. Стоял конец апреля, воздух был еще свеж. Однако небо было прекрасно, особенно оно радовало глаз художника: луна выплывала из-за темных туч, которые придавали величественный вид всей картине.

Я обошел вокруг старых стен города и в одиннадцать часов подошел к Парижским воротам. Только эти ворота в Этамп и были открыты.

Я направился на эспланаду, которая, как теперь, возвышалась над всем городом. Сегодня от прежней виселицы остались лишь три обломка каменных подставок, на которых стояли три столба, соединенные двумя перекладинами, составлявшими виселицу.