- Ах, как я рада! - произнесла Настенька, пришедшая в волнение от одной уж мысли, что все это увидит. - Я не знаю, - продолжала она, - для музыки я, кажется, просто не рождена, потому что у меня очень дурной слух; но театр... Я, конечно, сносного даже не видала, по, кажется, могу ужасно к нему привязаться. И так мне вот досадно на Якова Васильича: третьего дня, вообразите, приходил к нему какой-то молодой человек, Иволгин, который, как сам он говорит, страстно любит театр и непременно хочет быть актером; но Яков Васильич именно за это не хочет быть с ним знаком! Это неумно и несовременно!
Последние слова Настенька произнесла с большим одушевлением. Белавин все пристальней и внимательней в нее вглядывался.
- Да, - подтвердил он ей.
Калинович между тем улыбался.
- Это вот тот самый студент, который в театре к нам прислушивался, сказал он Белавину.
Тот кивнул головой.
- Сын очень богатого отца, - продолжал Калинович, - который отдал его в университет, но он там ничего не делает. Сначала увлечен был Каратыгиным, а теперь сдуру изучает Шекспира. Явился, наконец, ко мне, больному, начал тут бесноваться...
- Ну, да; ты тогда был болен; а теперь что ж? Ты сам согласен, что все-таки стремление это в нем благородно: как же презирать его за это? возразила Настенька.
- И особенно между петербургской молодежью, - вмешался Белавин, которая так вся подтянута, прилична, черства и никаких уж не имеет стремлений ни к чему, что хоть немного выходит из обыденного порядка.
- Да, - подтвердила Настенька. - Но согласитесь, если с ним будут так поступать и в нем убьют это стремление, явится недоверие к себе, охлаждение, а потом и совсем замрет. Я, не зная ничего, приняла его, а Яков Васильич не вышел... Он, представьте, заклинал меня, чтоб позволили ему бывать, говорит, что имеет крайнюю надобность - так жалко! Может быть, у него в самом деле есть талант.
- Какой тут талант! Что это такое! - воскликнул уж с досадою Калинович. - Ничего не может быть несноснее для меня этой сладенькой миротворности, которая хочет все приголубить, а в сущности это только нравственная распущенность.
- Уж вовсе у меня это не распущенность, а очень сознательное чувство! возразила Настенька. - Он вот очень хорошо знает, - продолжала она, указав на Калиновича и обращаясь более к Белавину, - знает, какой у меня ужасный отрицательный взгляд был на божий мир; но когда именно пришло для меня время такого несчастия, такого падения в общественном мнении, что каждый, кажется, мог бросить в меня безнаказанно камень, однако никто, даже из людей, которых я, может быть, сама оскорбляла, - никто не дал мне даже почувствовать этого каким-нибудь двусмысленным взглядом, - тогда я поняла, что в каждом человеке есть искра божья, искра любви, и перестала не любить и презирать людей.
- Нравственная перемена к лучшему, - заметил Белавин.
- Что ж тут к лучшему? - перебил Калинович. - Вы сами заклятой гонитель зла... После этого нашего знакомого чиновного господина надобно только похваливать да по головке гладить.
- Зло надобно преследовать, а добро все-таки любить, - отвечал спокойно Белавин.
- И тогда только вы будете в человеке глубоко ненавидеть зло, когда вы способны полюбить в нем искру, малейшую каплю добра! - подхватила Настенька с полным одушевлением и ударив даже ручкой по столу.
- Браво! - воскликнул Белавин, аплодируя ей. - Якову Васильичу, сколько я мог заметить, капли мало: он любит, чтоб во всем было осязательное достоинство, чтоб все носило некоторый мундир, имело ранг; тогда он, может быть, и поверит.
- Именно, - подхватила Настенька, - и в нем всегда была эта наклонность. Форма ему иногда закрывала глаза на такое безобразие, которое должно было с первого же разу возмутить душу. Вспомни, например, хоть свои отношения с князем, - прибавила она Калиновичу, который очень хорошо понимал, что его начинают унижать в споре, а потому рассердился не на шутку.
- Погодите! Я сейчас же вам доставлю удовольствие наслаждаться этой искрой божьей. Я сейчас же выпишу этого господина. Постойте; пускай он вас учитает! - проговорил он полушутливым и полудосадливым тоном и тут же принялся писать записку.
- Зачем же выписывать, чтоб смеяться потом? - заметила Настенька.
Белавин одобрительно кивнул головой.
- Я не буду смеяться, а посмотрю на вас, что вы, миротворцы, будете делать, потому что эта ваша задача - наслаждаться каким-нибудь зернышком добра в куче хлама - у вас чисто придуманная, и на деле вы никогда ее не исполняете, - отвечал Калинович и отправил записку.
Студент не заставил себя долго дожидаться: еще не встали из-за чая, как он явился с сияющим от удовольствия лицом.
- Как я вам благодарен! - проговорил он Калиновичу.
Тот представил ею Белавину.
- Monsieur Белавин! - проговорил он с усмешкою.
Студент пришел в окончательный восторг.
- Как я рад, что имею счастие... - начал он с запинкою и садясь около своего нового знакомого. - Яков Васильич, может быть, говорил вам...
Белавин отвечал ему вежливой улыбкой.
- А что, как ваш Гамлет идет? - спросил Калинович.