Ты помнишь, товарищ…

– …И хочу вам прочитать. Знаете, для чего? Чтобы вы определили, не начало ли это менингита.

Музыка ли, пенье, что ли, эхо ли -

Что же это зазвучало вновь?

От вокзала Дружбы мы отъехали

К следующей станции – Любовь.

Снова у него в больнице. Он читает «Убить пересмешника» Харпер Ли – и в полном восторге. Приготовил новый сборник для «Советского писателя». Хочет назвать его «Встречи и разлуки». Я робко замечаю, что название мне не очень нравится.

– А вы думаете, мне нравится?

Он спрашивает, что я делаю. Готовлю антологию поэтов двадцатых – тридцатых годов. Перечисляю, кто войдет,- Алтаузен, Дементьев.

Светлов хвалит Дементьева.

– Алтаузен слабее. Он надрывался, а Николай Дементьев говорил. Своим голосом. Искусство – это беседа. Это Пушкин, который с вами разговаривает. Не надо кричать. Читатель не глухой.

Рассказывает, как он написал стихотворение «В больнице».

– Я ночью проснулся из-за двух строк:

Кажется, меня уже почетом,
Как селедку луком, окружают.

Я говорю, что это подтверждает закон настоящего юмора. Чеховский «Печенег» начался с записи: «А это, рекомендую, мать моих сукиных сынов».

Юмор, шутка, анекдот у большого писателя – как маленький парашютик, вытягивающий большой – важную мысль.

Он выслушивает это без особого интереса. А когда я дохожу до маленького парашютика, слегка улыбается:

– Маленькие парашюточки…

В мае Светлов вышел из загородной больницы. В конце месяца, в воскресенье, я поехал в переделкинский Дом творчества проведать его. Он сидел в глубоком кресле у лестницы. Как всегда, вместо приветствия улыбнулся морщинками глаз и произнес свое добродушно-ироническое:

– А-а…

Кто-то подошел, попросил его почитать новые стихи. Ему не хотелось. Он сказал «пожалуйста» и как-то очень грустно прочитал:

Один атом
ругался матом,
и за это его исключили из молекулы.

Стали хвалить два его стихотворения, напечатанные в «Юности» (1964, № 5). Он сказал, что ему нравится второе («В больнице»), а первое – «Музыка ли, пенье, что ли, эхо ли…» – растянутое и вообще обычное.

В Переделкине ему стало очень плохо, и его перевели во Вторую Градскую больницу.

Он лежит в одноэтажном корпусе, зеленом домике, окруженном деревьями, чем-то похожем на диккенсовскую больницу для бедных.

17 июня 1964 года последний день рождения Светлова. В окне его палаты деревья, зелень. Поют птицы.

Светлов уже придумал название для новой книги – вместо прежнего «Встречи и разлуки». Было это так. После долгих поисков он объявил полушутя конкурс на лучшее заглавие. Все советы он отводит решительно и убежденно:

– «Простое, как желание».

– Нет, это похоже на «Простое, как мычание».

– «Моя привилегия».

¦- Нескромно.

– «Живая капелька».

– Кокетливо.

– «Чувства в строю».

– Слишком громко.

И, не послушавшись никого, назвал книгу «Охотничий домик».

Ко дню рождения я преподношу ему, автору «Охотничьего домика», охотничий рог. Не так-то легко в него трубить. Вручая, показываю, как это делать. Со страшным напряжением рождается довольно хлипкий звук.

Светлов улыбнулся.

– Трубач издает звук и после этого берет месячный отпуск.

Вадим Сикорский говорит, что надо прибить рог к стене. Светлов соглашается:

– Хорошо, я буду так вызывать сиделок.

Сикорский уходит за молотком и, не найдя, возвращается со здоровеннейшим утюгом. За ним врывается врач с криком:

– Что вы собираетесь делать?

Наконец рог водружен на стенку.

Светлов показывает на сборничек молодого модного лирика:

– Знаете, что это такое? Малая энциклопедия пошлости.

Прощаясь, он говорит не «Зай гезунд», как обычно, а «Банзай гезунд!».

Это воинственное «банзай» еще резче подчеркивает его слабость и беспомощность.

В июне его перевели в соседний корпус в палату на восемнадцать человек,- там ближе рентген, здешний испортился.

Нина Александровна, его близкий и верный друг, ухаживавшая за ним в последние месяцы заботливо и самоотверженно, рассказывает:

– Я пришла в общую палату, он лежит где-то на ходу, страшно шумно, нянечки ругаются с больными. Стала его успокаивать; что-нибудь сделаем. Мы добились, что его снова положили в отдельную комнату. Я приехала: ну, теперь хорошо? А он говорит: «Зачем меня сюда перевели? Там было лучше, я подружился с хорошими людьми».

Санитару, который возил его в кресле по садику, он говорил:

– А ты уже совсем хорошо усвоил правила уличного движения.

Там, в больничном коридоре, он познакомился с одной старой женщиной. Они много разговаривали, она не знала, кто он. Потом он спросил:

– Вы знаете поэта Светлова?

Она решительно заявила: к черту Светлова, вы интереснее любого поэта.

Потом эта женщина плакала на его похоронах.. Она знала его всего несколько дней, но говорит, что это был самый интересный человек, какого она встречала.

Небольшое отступление. Было это незадолго до начала болезни Светлова. Помню, шел вечер. Светлов должен был выступать, ждал своей очереди. Я спросил у него: «Михаил Аркадьевич, есть у вас новые стихи?» Он кивнул и тут же записал, по моей просьбе, стихотворение: