Ты моя проблема

Мама каменеет. Роняет кружку, и чай разливается по паркету. Выражение ее лица меняется. Она словно стареет на глазах. Всегда приподнятые в победоносной улыбке уголки рта опускаются. Глаза становятся влажными. Она растеряна. Вытягивает руку, но мгновенно ее отдергивает.

— Ксюша… как ты узнала?

39

После ее вопроса становится горько. Я так круто и зло выплеснула на нее правду…

Кстати, хорошо, что я забыла цветы в машине. Не думаю, что нам обеим сейчас хотелось бы выяснять то, откуда они появились.

— Слышала ваш с папой разговор в ресторане. Ты сказала, что он не хуже тебя знает, что стало с моими родителями…

Мама поджимает губы. Смотрит в пол. Думает. Знаю, что в ее голове сейчас миллионы мыслей. У нее шок, а у меня вкус крови во рту. Прикусила внутреннюю сторону щеки, чтобы хоть немного отвлечься на физическую боль.

— Идем в комнату, разговор будет долгим.

— Ладно, — провожу пальцами по стене и заворачиваю в гостиную.

Мама уже сидит на диване, нервно покачивая ногой. Она начинает рассказ сразу, без каких-либо вопросов или подводок. Она всегда такая — прямолинейная.

— Мы дружили семьями. Инна и Антон — так звали твоих родителей. Тебе было три недели, когда случился пожар. Папа лично был на выезде. Кто-то из соседей вместе с пожарными вызвал МЧС.

— Они сгорели?

Мама кивает. Мне кажется или по ее щеке катится слеза? Наверное, за всю свою жизнь я еще ни разу не видела, как она плачет. Ни разу.

— Мы тогда жили еще не в Казани. Инна была актрисой, играла в местном театре. Антон учился на режиссуре. Они были творческими людьми, творческими, но слабыми. Хотели пробиться, но не получалось. Постоянные провалы и общение с «творческой» тусовкой привели к тому, что их квартира превратилась в притон. Кого там только не было… Когда Инна рассказала, что беременна, я посоветовала ей… В общем, они бы не потянули ребенка. Да и не были к нему готовы. Но она решила, что не сможет с этим жить. Ее бы убило понимание того, что она избавилась от ребенка. На те девять месяцев они завязали со своей веселой жизнью. Антон даже устроился работать охранником в супермаркет.

С каждым ее словом я чувствую, как сжимается мое сердце. Не верю тому, что слышу. Моя биологическая мать была актрисой… никому не нужной, выброшенной на обочину жизни артисткой, которая сломалась.

— А потом?

— Ты родилась, — мамино лицо вдруг озаряет улыбка, — мы с папой приходили на выписку. Ты была такой спокойной девочкой… После роддома Инна продержалась недолго. У нее случилась депрессия, и все снова покатилось в бездну. Антон практически сразу бросил работу. Тусовки продолжились. Квартира превратилась в притон. В ту ночь было очередное гуляние. Кто-то поджег в квартире салют. Загорелась занавеска. Народ был уже невменяем. Ты спала в соседней комнате, когда это происходило… Пожар очень быстро разросся. Соседи вызвали помощь, но многие просто задохнулись от угарного газа.

— Почему я выжила?

— Когда папа тебя вытащил, его бригада как раз дежурила в ту ночь. Он первым забежал в квартиру, знал, что там ребенок. Врачи говорили, что вряд ли смогут спасти, но случилось чудо.

— Наш папа меня спас?

— Да, наш папа, — мама стирает со щек влагу, делает глубокий вдох и медленно распрямляет спину. У нее вновь появляется идеальная осанка.

— Почему вы меня забрали?

— Мы знали Инну и Антона всю жизнь. С детства были соседями. Ходили в одну школу. Когда все это началось, не раз пытались вытащить их из этого кошмара, но, если человек не хочет… ему практически невозможно помочь. Мы оформили твое удочерение почти сразу, а потом решили, что лучше будет уехать из нашего города. Мы не хотели огласки. Не хотели, чтобы ты узнала.

Смотрю в окно. На улице уже темно. Ночь. Внутри все переворачивается. Меня словно зажали в тиски. Я ожидала чего угодно… но такая правда… как мне с ней теперь жить? Как принять все то, что произошло почти девятнадцать лет назад? Я же даже не помню лиц родителей. Ничего не помню. И никогда уже не смогу вспомнить.

— Ты поэтому так против моей профессии?

Понимание этого приходит сразу. Теперь я вижу более ясно. Мама терпеть не может мое увлечение театром из-за трагедии, что случилась в прошлом.

— Я бываю груба. Знаю. Но я очень боюсь. Если вдруг ты разочаруешься… Это страшно, Ксюша. Видеть, как любимый и дорогой тебе человек опускается на самое дно. Инна была мне как сестра. Всегда вместе, а потом…

— Я не разочаруюсь, — мотаю головой, глотая слезы, — даже если ничего не выйдет…

— Ты сильная, — мама придвигается ближе. Обнимает. Гладит ладонями по спине. — Но я так за тебя боюсь. Ты особенная девочка. Добрая, светлая, наивная. Этот мир… светская жизнь — они слишком жестоки.

— И поэтому ты так реагируешь на Соколова?

Мама напрягается, я чувствую, как каменеют ее мышцы.

— Вы общаетесь?

— Нет.