Ты мерзок в эту ночь?

Он нашел свое призвание на Патпонг 3, квартале гей-баров и ночных клубов, расположенном в знаменитом бангкокском районе развлечений. В деревне Суко и семеро его братьев и сестер потрошили рыбу за пару бат в день. Здесь ему платили в тридцать раз больше за то, что он пил и танцевал с фарангами, которые рассказывали потрясающие истории, за то, что он прихорашивался, накладывая макияж, за то, что его ласкали и восхваляли, за то, что его член сосали так часто, как он только мог выносить. Что плохого в том, чтобы пососать парочку в ответ? Это было далеко не худшее, что когда-либо оказывалось у него во рту. Ему даже нравился вкус спермы, не считая легкого пощипывания, которое она оставляла в глотке.

Ему нравилось ощущать мужскую плоть рядом с собственной, нравилось, когда его обнимают сильные руки, нравилась непредсказуемость каждой ночи. Он дивился разнообразию телесных черт американцев и англичан, немцев и австралийцев. Кожа некоторых была мягкой и белой, как тесто из рисовой муки; другие оказывались покрыты густыми волосами, которые опутывали их руки и грудь, будто шерсть. Встречались толстые и истощенные, приземистые и невероятно высокие, уродливые, привлекательные или неприметные. Все тайские мальчики, которых он знал, были худыми, смуглыми, тонкокостными и гладкокожими, с прелестными андрогинными лицами. Таким был и он сам. Таким был и Ной.

Из дешевого магнитофона в углу комнаты Роберт Смит пел, что Суко заставляет его снова чувствовать себя молодым. Суко бросил на устройство сердитый взгляд. Ной подарил ему эту пленку — некачественный бангкокский бутлег группы The Cure, вскоре после того, как Суко впервые заговорил о выезде из страны. В прошлом году. В том году, когда Суко решил наладить жизнь.

Остальные — прочие стройные сердцееды с вороными волосами, — думали, что смогут вести такую жизнь целую вечность. Им было по семнадцать, пятнадцать и меньше. Они были влюблены в собственные отражения в зеркалах — угольно-черные глаза мерцали от выпивки и комплиментов, губы покрывали ссадинки от множества грубых поцелуев, множества применений по назначению. Они не верили, что когда-нибудь им исполнится тридцать, не представляли, как огрубеет кожа, как появятся морщинки, которые впечатает в их лица барная жизнь. Некоторые заканчивали, торгуя собой на Сой Ковбой, плюгавом кузине Патпонга, где пиво было дешевле, а блеск тусклее, где неоновый свет припадочно мигал или не горел вовсе. Некоторые становились бродягами.

А некоторые просто исчезали. Суко рассчитывал стать одним из последних.

Ной был его сверстником, и далеко не глупым. Суко встретил его на сцене в баре Хай-Вей. Они исполняли байкерский номер — сидели вдвоем верхом в седле Харли Дэвидсона друг напротив друга в одних лишь мотоциклетных фуражках и лизались взасос, изредка небрежно отрываясь и мастурбируя друг другу, окруженные потными лицами глазеющих фарангов.

Сразу по окончанию номера, когда сперма еще стекала по бахроме седла и коже их худых бедер, Ной промурлыкал Суко прямо в рот:

— Представляешь, как бы они удивились, заведи мы сейчас эту штуку и заедь на ней прямо в толпу?

Суко отстранился и взглянул на него. Левая рука Ноя лениво лежала у Суко на шее; правая ладонь Ноя обхватывала член Суко, нежно стискивала и отпускала. Ной улыбнулся и поднял безупречную бровь, и Суко обнаружил, что у него снова встает — на того, кто ему даже не платит.

Ной в последний раз сжал пальцы и отпустил.

— Не назначай встреч, когда закончишь сегодня работать, — сказал он Суко. — Отвези меня к себе домой.

Суко так и сделал; даже после ночи в Патпонге они разгадывали тела друг друга, будто улицы в незнакомом городе. Вскоре они стали неоспоримыми звездами живых секс-шоу Хай-Вея — они знали, как любить друг друга наедине и как красиво демонстрировать это зрителям. Они зарабатывали вдвое больше других парней. Суко начал откладывать на билет на самолет.

А Ной тратил свои деньги на всякие пустяки: футболки с неприличными надписями, мешочки конопли и таблетки, даже светящийся в темноте искусственный член для их шоу. Под конец у Ноя хватило ума лишь на то, чтобы привести его своей глупостью в ярость.

— Я действительно улечу, — говорил ему Суко, когда они лежали в обнимку на соломенной подстилке в комнате, которую снимали над дешевым рестораном; запахи нам-пла и масла чили просачивались в открытое окно и смешивались с ароматом их секса. — Когда накоплю достаточно, так и сделаю. Можешь полететь со мной, но я не буду ждать, когда соберу нужную сумму, зная, сколько у меня возможностей упустить свой шанс.

Но Ной не верил до той самой ночи, когда Суко показал ему билет в один конец. И как тогда разрыдался Ной — настоящими слезами, которых Суко никогда не ожидал увидеть, горькими детскими слезами, от которых покраснела его гладкая кожа, а глаза сузились в щелочки. Он цеплялся за руки Суко, лил на них сопли и умолял остаться до тех пор, пока Суко не захотелось впечатать его носом в падпонгскую грязь.