Ты меня предал

В то время Павел начал и пить, и курить в попытке спастись от абсолютного ощущения безысходности, которое периодически накрывало его, как колпаком, не давая доступа воздуху. Чувства действительно были очень похожими — и каждый раз, когда Павел прокручивал в голове случившееся, ему вдруг начинало не хватать дыхания. В груди болело, и он даже подумывал проверить сердце… и да, совсем не догадался, что болезнь вовсе не физическая, а ментальная.

По-настоящему спасала только работа, в которую Павел погрузился с головой, как в прорубь нырнул. Только она отвлекала от мрачных мыслей и отвратительного настроения, которое особенно наваливалось на него по вечерам и ночами. Иногда Павел подолгу не мог уснуть, ворочался с бока на бок, вздыхал, морщился и тёр лицо. От стыда оно постоянно горело.

— Ты собираешься на ней жениться? — спросила Любовь Андреевна однажды вечером, когда Павел мрачно курил на балконе её квартиры спустя пару недель после ухода от Динь. Мать терпеть не могла курильщиков, и каждый раз, когда он коптил небо, кривилась и демонстративно уходила. А теперь стояла рядом и ожидала ответа.

— На ком?

— На этой своей любовнице.

Настя… Павел заставил её уволиться из клиники. Просто сказал, чтобы сваливала и занималась чем хочет, а он будет давать ей на жизнь сумму, равную её зарплате. Так было лучше, чем видеть эту подлую девку каждый день. Павел серьёзно опасался, что однажды не выдержит и просто придушит её.

Отцовство он собирался признать, участвовать в жизни ребёнка… Вот на это Павел никак не мог решиться. С одной стороны, ребёнок не виноват, а с другой — это же придётся общаться и с Настей. Может, проще откупиться от неё?

Хотя на самом деле Павлу хотелось общаться со своим малышом. Но он мечтал о ребёнке от Динь — они вместе мечтали — а забеременела от него Настя. И это… убивало.

— Нет, не собираюсь, — всё же ответил матери, затушив сигарету. Повернулся и продолжил, усмехнувшись: — Ей это нафиг не сдалось, нужны только мои деньги. Вот деньгами и буду её поддерживать.

— А ребёнок? — нахмурилась Любовь Андреевна.

— Ребёнок… — вздохнул Павел, качнув головой. — Посмотрим. Решу, когда родится. Если вообще родится, а то у его мамочки такой беспечный ветер в голове…

Эти слова оказались в итоге пророческими.

Как выяснилось впоследствии, Настя вела не слишком праведный образ жизни. Пренебрегала посещениями врачей — за двадцать четыре недели она была в консультации лишь дважды, — не сдавала анализы, ходила по ночным клубам на здоровенных каблучищах. Только что не пила и не употребляла дурь, но и того, что она делала, оказалось достаточно.

И однажды ночью Павла разбудил внезапный звонок.

— Алло? — прохрипел он в трубку, силясь продрать глаза. Даже не посмотрел, кто звонит, просто схватил телефон.

— Паш, я рожаю…

Несколько секунд Павел не мог сообразить, кто это говорит и о каких родах идёт речь, он же стоматолог. А вспомнив, выругался.

— Твою… У тебя какой срок?!

— Двадцать четыре недели… — провыла в трубку эта бестолочь. На заднем плане слышалась громкая ритмичная музыка. — Я упала тут, в клубе… И воды отошли… Мне скорую вызвали…

Павел потёр ладонями лицо. Спать хотелось просто зверски, ещё и утром на работу, но бросить Настю в такой ситуации он не мог. Даже несмотря на то, что не чувствовал к ней абсолютно ничего положительного. Это же надо: попёрлась в какой-то клуб посреди ночи, беременная! Совсем на голову больная!

— Напиши или позвони, в какой роддом тебя повезут, я тоже подъеду, — буркнул он мрачно. — Всё, пошёл одеваться.

Телефон пиликнул пришедшим сообщением через десять минут, когда Павел уже выходил из квартиры, оставив матери записку на кухонном столе — решил не будить.

А ещё через несколько часов он, сидя в приёмном покое роддома, узнал, что у него родилась дочь весом шестьсот грамм и ростом… двадцать девять сантиметров.

Такие сухие слова, написанные на карточке, сфотографированной и присланной Павлу Настей — но сколько за ними было боли. Бессонных ночей, тревог и злости. На себя, что не проследил за Настей, на неё — за то, что слишком беспечно относилась к беременности, считая, что уж у неё-то точно всё будет в порядке, на врачей, которые не могли сотворить чудо и спасти заведомо обречённого ребёнка.

Павел видел Соню лишь однажды — крошечная, красно-синяя, вся в датчиках и с трубочкой в носу, она произвела на него неизгладимое впечатление. Как же ему было жаль её, ни в чём не виноватую, но заранее нелюбимую — и им самим, и Настей. Павел был уверен, что она оставила ребёнка только для того, чтобы сосать из него деньги, иначе вела бы себя по-другому. По крайней мере до родов.

После родов Настю как подменили. Она бегала к Соне в перинатальный центр каждый день, как на работу, переживала, трясла врачей, плакала. За две недели Настя умудрилась постареть на несколько лет, потерять половину волос и превратиться из холёной красотки в замученную несчастную девушку, которую Павел уже просто не мог ненавидеть. Хотя и сочувствовать, понимая, что она сама виновата, он тоже не мог.