Ты его не знаешь

— Все то время, что я говорила с вами о Лиле, о своей семье, вы использовали меня. Я вас считала другом, а вы меня — источником информации.

— Ты не права! — Он всем телом повернулся ко мне. — Люди помнят имя Лилы. И двадцать лет спустя говорят о ней. Любят ее! А не будь книги, она так и осталась бы просто убитой девушкой, одной из многих.

— Это не любовь, а любопытство, — сказала я. — Для них Лила — всего лишь мертвое тело, кем-то найденное в лесу; катарсис. Каждый, кто читает книгу, радуется, что это не его дочь, или подружка, или сестра. Чужая трагедия. Ваши читатели наслаждаются зрелищем, ничем не рискуя.

— Ты ошибаешься, — Торп покачал головой, — все совсем не так.

Судя по всему, он верил в то, что говорил. Верил, что превратил Лилу в кумира публики. По его версии, он не сделал ничего дурного.

Двадцать один

В два часа ночи мы с Торпом сидели друг против друга у большого стеклянного стола с недоеденной пиццей и почти пустой бутылкой вина. Ему непременно нужно было накормить меня, а единственное, что сыскалось в доме из съестного, — замороженная пицца со шпинатом и артишоками. Она оказалась на удивление вкусной, а я на удивление голодной. Вино было восхитительным, пино 2003 года. Чувствовалась малина, дымок. Я налила себе второй бокал. Торп приканчивал третий.

Все было переговорено, а ответов на свои вопросы я так и не получила. Стоило попытаться свернуть разговор на Питера Мак-Коннела, как Торп уходил в сторону и заводил речь о чем-нибудь другом. Мы обсудили его недавнюю поездку в Лиссабон, разгневанное письмо от его второй и теперь уже бывшей жены (той, что увековечена в книге «Во второй раз — просто чудо»), потолковали о ранней работе венгерского фотографа Мартина Мункачи, приобретенной Торпом за изрядную цену. Года два тому назад в сан-францисском Музее современного искусства мне довелось видеть лаконичные черно-белые фотографии Мункачи. На выставке были представлены известные портреты американских знаменитостей, воздушные снимки женщин-летчиц и хрестоматийные «Три мальчика на озере Танганьика». Фотография же, купленная Торпом, относилась к началу 1920-х, когда Мункачи еще только делал первые шаги на пути к успеху.

— А ты знаешь историю Мункачи? — поинтересовался Торп, поднимая свой бокал.

— Ему, кажется, принадлежат несколько канонических снимков Фреда Астера?

— Точно. Но интересно другое, то, что произошло прежде, чем он бежал от гитлеровцев и переселился в Нью-Йорк. В те времена никто о нем еще и слыхом не слыхивал. Однажды Мункачи прогуливался с камерой по улицам и наткнулся на драку. Он тотчас принялся снимать. Потасовка закончилась смертью одного из участников, а фотографии Мункачи использовали в суде для оправдания подсудимого. С этого и началась его карьера. Мне удалось заполучить один из снимков той самой потасовки. В следующем месяце ее доставят из будапештской галереи. А повешу я ее вот здесь, над камином.

Я вообразила себе изображение кровавого уличного побоища над каминной доской. Кто захочет изо дня в день любоваться картиной убийства?

— Повезло.

— Еще как! Видела бы ты, как я уламывал владельца галереи расстаться со снимком! Тот, знаешь ли, вознамерился продать его только венгру, и никому другому. А общался я с ним через переводчика, которому пообещал кругленькую сумму в качестве комиссионных. И уж он расстарался — убедил галерейщика, что в моих жилах течет кровь не чья-нибудь, а самих Габсбургов!

— Я не вас имела в виду, — бросила я.

— То есть как?

— «Повезло» я сказала про того человека, с которого сняли обвинение в убийстве.

— Ну да… конечно…

Было уже поздно, и я боялась, что так и уйду с пустыми руками. Я — «сова», всегда чую наступление нового дня, кожей ощущаю убегающие минуты. Самые добрые наши с Генри разговоры случались глубокой ночью. С восходом солнца людская близость испаряется; ночью человек незащищен и восприимчив, но это исчезает вместе с луной и звездами.

Торп взял нож и принялся резать свою пиццу на малюсенькие кусочки. А я и забыла его отвратительную привычку препарировать еду.

— Я хотела спросить вас кое о чем.

— И как это люди обходятся без замороженной еды? — покачал головой Торп. — Я бы без нее точно с голоду помер. Я тебе никогда не рассказывал, как однажды познакомился с самим Джо Куломбом, основателем «Трейдер Джо»? На благотворительном вечере в пользу оперного театра Лос-Анджелеса. Большой, знаешь ли, почитатель оперного искусства.

— Питер Мак-Коннел, — сказала я.

Торп подцепил на вилку артишок с пиццы и медленно жевал, не отрывая глаз от тарелки. Не знай я его как облупленного, решила бы, что он не расслышал.

— Гастрономов «Трейдер Джо» было не так уж много, пока в 1979 году всю сеть не перекупил один из братьев-немцев, владеющих торговой сетью «Алди». А наши до сих пор уверены, что делом заправляет калифорнийский малый по имени Джо, в цветной рубахе и панаме.

— Это сделал Питер Мак-Коннел? — Я твердо решила не сдаваться.

Торп промокнул губы салфеткой.

— Книгу ты читала, с моей теорией знакома.

— Ваша теория меня нисколько не интересует. Я спрашиваю: он или не он?