Ты его не знаешь

Мы с Лилой направились к огороженному выгону. Вдалеке под деревом юкки щипала траву Дороти. Лила свистнула, Дороти вздернула уши, прискакала пулей. Лила гладила лошадиную морду и что-то нашептывала Дороти на ухо, та смирно стояла, изредка помаргивая. «Небось говорит с ней, как в жизни не говорила со мной, своей родной сестрой, — подумалось мне. — От этой бессловесной твари у нее небось секретов нет…» Минут через пять подъехал на машине мужчина с десятилетней дочкой, тоже горожане. Лила подсадила девочку на спину к Дороти.

— Она с характером, — предупредила девочку Лила. — Будь с ней построже, и она станет тебя уважать. Морковку она терпеть не может, но с ума сходит по яблокам и черной смородине. А еще обожает хрустящие хлопья. И когда ей напевают на ухо. Если сердится, напой ей какую-нибудь песенку Саймона и Гарфункеля[26], и она вмиг присмиреет.

Как эта девчушка смотрела! Я узнала этот взгляд — много лет назад точно такими же глазами взирала на Спайс Лила. Папаша объявил, что завтра же зайдет к нам домой с чеком.

Они уехали, а к нам от дома направился какой-то парень. Лет тридцати, высокий, красивый и важный до невозможности. Правда, несколько утомленный и помятый, будто ночь напролет веселился.

— Привет, Вильям, — окликнула его Лила.

— А, Лила, привет!

— Это моя сестра, Элли.

Вильям схватил своей лапищей мою руку и так сжал, что кости захрустели.

— А мы уже встречались, — напомнила я. Он в недоумении уставился на меня. — У нас тогда машина сломалась, а ты помог нам завестись.

— Верно, — заметила Лила. — Я и забыла.

— Рад встрече, — кивнул Вильям, но по лицу было видно, что он меня не помнит. Покусывая веточку мяты, парень обернулся к Лиле: — Ну что, продала?

— Похоже, да. Эта девчушка влюбилась с первого взгляда.

Когда Вильям отошел на приличное расстояние, я выдохнула:

— Хорош!

— Думаешь? — Лила удивленно глянула ему в спину. Похоже, эта мысль не приходила ей в голову. — Ну, не знаю. А вот с Дороти он точно хорош. Жалко, что не он ее купил. По крайней мере, я была бы уверена, что она в добрых руках.

В тот день Лила в последний раз ездила верхом на Дороти. Потом мыла ее, плавными круговыми движениями водя по лошадиной шкуре мыльными руками. «Хорошая девочка», — тихо шепнула Лила, придвинув губы к самому уху Дороти. В конце она угостила кобылку яблоком и обняла за шею. Догадалась ли Дороти, что Лила прощается с ней?

Больше, насколько мне известно, они не встречались. Лила редко вспоминала свою лошадь. «А если бы на месте Дороти была я? — думалось мне. — Она бы так же держалась? Если б я погибла в автомобильной аварии или, ныряя в бассейне, сломала себе шею и потом всю оставшуюся жизнь валялась в коме, она бы смирилась с моим отсутствием так же легко, как с продажей Дороти?»

«С тех пор, — писал Торп, завершая главу, — она больше ни на что не отвлекалась. В сердце Лилы царила лишь одна подлинная страсть — математика».

Вечером, дома, я возвратилась к началу книги. Странно было перечитывать ее после стольких лет, странно видеть на ее страницах Лилу, живую, настоящую: верхом на лошади, за швейной машинкой или у кухонного стола, с карандашом в руках, продирающуюся сквозь дебри математических формул. Такой я ее знала, такой описала. Потому что, какие бы вольности ни позволил себе Торп, рисуя жизнь моей сестры, в одном ему не откажешь: он уловил и передал ее характер, ее привычки и неповторимые черты — как она двигалась, как, разговаривая, держала голову, обороты ее речи.

А вот с Мак-Коннелом он здорово промахнулся.

«Взглянув в глаза Мак-Коннелу, — писал Торп, — вы понимали, что перед вами человек без совести, без чести, способный на все что угодно. В глазах его таилась жестокость, в словах — дерзость».

Вранье! Меня поразила кротость глаз Мак-Коннела, смиренность голоса. Два образа — человек, которого я встретила в Дириомо, и герой книги, — какое разительное отличие! Я не могла поверить в нарисованный Торпом портрет Мак-Коннела — безжалостного, расчетливого убийцы.

И все же книга не дала мне ни ответа, ни ключа к разгадке — кто еще мог быть причастен. Как будто Торп всю свою энергию направил на доказательство вины Мак-Коннела, поспешно и категорично исключив всех остальных. Почему? Чего ради?

Пятнадцать