Ты бросаешь вызов?

— Иногда я забываю, что значит чувствовать себя нормально, чувствовать себя собой, потому что меня переполняет… так много невысказанных эмоций.

Мэддокс молчал, и мне было интересно, о чем он думает. Он жалел меня? Мог ли он почувствовать мой позор? Но я не хотела, чтобы меня жалели… Впервые с тех пор, как умерли мои родители, я просто хотела, чтобы меня обняли.

Я отталкивала людей, которые заботились обо мне: моих бабушку и дедушку и Райли. Они пытались, но я всегда их закрывала, потому что ненавидела, когда меня жалеют, ненавидела сочувствующее выражение их лиц. Когда бабушка предложила терапию, я отказалась пойти к психиатру. Рассказывать о своих чувствах незнакомцу? Позволить им увидеть меня в моей самой слабой форме? Ни за что.

Меня осенило, и я подавила всхлип. Отталкивая их, я причиняла себе еще большую боль. Мне нужно было с кем-нибудь поговорить.

Меня нужно было удержать.

Мне нужно было выплакаться и попросить кого-нибудь сказать мне, что все будет хорошо.

Сглотнув крик, я вытерла слезы. Мэддокс был здесь, и это было иронично, потому что я презирала его, когда мы впервые встретились.

— Знаешь, почему я так ненавидела тебя раньше?

Он издал сухой смех, без всякого юмора.

— Потому что я был мудаком?

Если бы он только знал правду…

Может быть, настало время.

Я глубоко вдохнула и выдохнула.

— Нет, я презирала тебя, ненавидела саму мысль о тебе, потому что ты напомнил мне убийцу моих родителей.

Его голова вскинулась, и я почти могла слышать, как его сердце стучит в груди.

Удар.

Удар.

Удар.

На мгновение наступила тишина, его губы приоткрылись, как будто он хотел что-то сказать, но он не мог произнести ни слова. Его глаза впились в меня, ища, и я увидела в его глазах соответствующую боль. Мои слова тяжело повисли между нами, и мы оба истекали кровью от невидимого выстрела, гнойной открытой раны.

Я сглотнула тяжелый ком в горле, все мое тело сотрясалось от дрожи.

— Мы бы не попали в аварию, если бы в ту ночь нас не сбил пьяный водитель.

Прошло четыре года, а воспоминания до сих пор преследуют меня.

— Ему было семнадцать, и он был очень пьян, намного выше нормы, особенно для несовершеннолетнего. Дорога была слегка обледенелой, поэтому он потерял контроль над своим автомобилем. Наши машины ехали в противоположном направлении, и он ударил нас спереди. Я до сих пор помню, как передо мной вспыхнули яркие фары, когда его машина врезалась в нашу.

— Он…

— Его давно должны были посадить в тюрьму. Он должен был быть наказан, верно? Мэддокс, верно?

Он кивнул, его глаза покраснели. Не смотри на меня так мучительно, Мэддокс. Мое сердце уже разрывается.

— Он этого не сделал, — сказала я, крепче прижимаясь к себе. — Он даже не провел ночь в камере; его не наказали, и он ушел от аварии невредимым. Ты знаешь почему?

— Почему? — прошептал Мэддокс, но он уже знал ответ.

— Он был богатым и избалованным сыном богатого и влиятельного адвоката, у ног которого был весь мир. Его отец заместил аварию под ковер и смог вытащить сына из беды. Несколько недель я была в коме, а когда очнулась… обнаружила, что дело закрыто и сдано в архив. Нам сказали, что шофер взял на себя вину и был помилован по закону; за исключением того, что в ту ночь за рулем был не он… был тот парень. Я знаю, потому что провела исследование после того, как проснулась. Бабушка и дедушка помогли, и мы снова попытались открыть дело.

— Лила, — выдохнул Мэддокс. Его голова упала на руки. — Проклятье.

— Я была в больнице, все еще восстанавливалась после травм, когда его отец вошел в дверь. Выражение его лица, Боже, я до сих пор вижу его так ясно. Не было раскаяния, Мэддокс. Ничего. Ему было все равно, что я только что потеряла родителей из-за его сына. Ему было все равно, что я практически искалечена на больничной койке, от боли, от такой гребаной боли. Он вынул чек…

— Нет, — выругался Мэддокс. — Блядь, нет. Лила, нет. — Он стучал кулаками по мокрой, грязной траве.

Я смеялась и смеялась, сухо, пусто и холодно. Да. Он предложил мне миллион долларов за молчание. Он сказал, что даст мне больше, если я просто заткнусь и оставлю его семью в покое.

Тогда я заплакала.

И плакала… и плакала.

— Мы… проиграли… дело, — я сдержала всхлип, но только захлебнулась собственной слюной. — Деньги, власть и слишком много связей, у него было все, и у нас не было шансов против него.

— Он заплатил судье? — Мэддокс зарычал, его слова были полны гнева.

— Я предполагала, что он это сделал, или ему не нужно было это делать. Они были приятелями.

Я пыталась дышать, пыталась остаться в живых, заставляла себя выживать. Вдох-выдох.

Мне хотелось кричать, пока я не потеряю сознание и не забуду обо всем, что произошло. Может быть, когда я проснусь, я окажусь в мире, где мои родители были еще живы, и мы жили долго и счастливо.

— Когда ты богат, ты можешь заплатить за чье-то молчание, купить жизнь и смерть, поиграть в бога и выиграть. Вот что он сделал. Я простой смертный… Я проиграла.

— Мне жаль.

Мне тоже.