Творцы русской идеи

Любое творчество — от Бога. Только Бог в полном смысле творец. Человек лишь продолжает творение, подражает готовым образцам, которые открываются ему свыше. Значит ли это, что человек несвободен, что он просто передаточный механизм высшего творчества? Существуют два типа свободы — негативная и позитивная, свобода произвола и свобода добра. Канту они были известны, но он признавал только второй тип свободы — следование долгу, свободу морального поведения. Кант сформулировал знаменитую антиномию свободы: свобода есть и ее нет, в мире сущего, где господствует необходимость, о свободе можно только мечтать; она реальна в мире должного, в мире ноуменальном, где господствует категорический императив. По Канту, практический закон и исполняющий его субъект тождественны: если нет внешних помех, я должен вести себя морально. Но вот Николай Гартман, которого Вышеславцев считает крупнейшим современным этаком, сформулировал вторую антиномию свободы, неведомую Канту. Нравственный принцип вступает в противоречие с личностью, не только с ее аффектами, но и с сознанием ее свободы: я ничего не должен, я делаю то, что хочу. Воля детерминирована должным и не детерминирована им — так звучит вторая антиномия свободы. Воля детерминирована идеально, но не детерминирована реально — так звучит ее решение. Ценности, долг определяют направление, они действуют, как компас, но нужен еще руль, чтобы корабль лег на нужный курс. Руль — свободная воля.

Необходимо принятие решения, а его не дают ни таблицы ценностей, ни категорический императив. Возникает проблема Гамлета — «быть или не быть». «Рефлексия ума, рефлексия совести всегда и неизбежно отстает от актов выбора. Свободная воля в своих решениях всегда в конце концов необоснована, и не потому, что она отвергает обоснование, — напротив, «логика сердца» ищет его, обращаясь к системе ценностей, — а потому, что она никогда не находит «достаточного основания», ибо основание уходит в бесконечность. Это значит: человек в своих действиях, в своих актах никогда не бывает рационально детерминирован… Здесь последнее слово произносит суверенная инстанция свободы: она решает, когда и сколько нужно медлить с решением и взвешивать основания, и когда, наконец, приходится сказать: «Жребий брошен!»¹⁵

Антиномию долженствования Вышеславцев выражает следующим образом: Бог хочет и не хочет, чтобы мы были его рабами, мы должны исполнять его волю не как рабы, а как друзья и сыновья, Бог хочет нашего свободного избрания. «Да будет воля Твоя!» — это не одна, а две воли — божественная и моя. Сублимация должна поднять мою волю.

Итак, существуют две ступени сублимации: 1) сублимация аффектов; 2) сублимация воли (этот вид сублимации Вышеславцев делит, в свою очередь, на две ступени — сублимация выбора и сублимация «призыва», мотивов выбора, но по сути дела это одно и то же). Юнг обращает внимание на первую ступень сублимации, игнорируя вторую. Гартман (не употребляя этого термина) ограничивается свободой и ценностями.

Сублимация начинается с глубин подсознания. Сознание и воля включаются на более высоком уровне, когда в дело вступают эмоции и стремления. Это уровень творчества, создание нового бытия, которое нельзя свести к первоначальным низшим импульсам. «Пир» Платона — не просто сублимированное пьянство.

Сублимация в итоге приводит к Абсолюту. Для Вышеславцева это главная проблема философии. Логический аналог этой операции — редукция. Гуссерль говорил о феноменологической редукции, о выходе от эмпирического бытия в бытие идеальное. Под разными именами эта процедура признается и другими мыслителями. Вышеславцев предлагает признать и возможность более глубокой — абсолютной редукции. Так возникает последний переход, «где диалектика переходит в мистическое созерцание. Он уводит нас по ту сторону «умных сущностей» и идей, за пределы ума и открывает бытие третьего измерения, бытие абсолютное. Так при помощи двойного транса мы открываем три измерения бытия: бытие пространственно-временное, бытие идеальное и бытие абсолютное»¹⁶.

Выход за пределы человека есть «транс» в абсолютное. «Это неоплатонизм и вместе с тем это христианство. Мы истинные наследники византийской теологии и эллинизма. Существует русский платонизм, как и платонизм немецкий. Но современная немецкая философия колеблется относительно второго, абсолютного транса. Она предпочитает оставаться в трансцендентальной сфере (как это делает Гуссерль). Она как бы сомневается в том, есть ли над нами что-то высшее. «А, может быть, «там» ничего нет (как это думает Гейдеггер)?»¹⁷