Твоя поневоле

— Здесь повернуть? — спрашиваю нарочито безразлично и дрожащей рукой (надеюсь, он не видит) тянусь в карман пиджака. Мне нужно как-то незаметно набрать маме и задать единственный вопрос: где Миша. Больше меня ничего сейчас не волнует.

Стучу ладонью по карману. Неудобно вывернув руку, щупаю ткань второго. Телефона нет.

Блядство! Я же точно оставляла телефон там! Я делаю так всегда! Наверное, в этот раз зачем-то положила его в сумку. Или ещё чего хуже — выронила, когда летела ласточкой в свободном полёте у эскалатора торгового центра.

— Ты не это ищешь? — с лёгкой улыбкой спрашивает Кай, и я замечаю между его большим и указательным пальцем зажатый телефон. На этот раз точно мой. С трещиной на корпусе — следствие моей жопорукости. А говорят ещё, что на эти стёкла китайцы дают пожизненную гарантию.

— Можно мне… — тяну руку, но Кай отрицательно машет головой и поджимает губы.

— Прости. Но разговаривать за рулём небезопасно. Мы же не хотим разбиться, верно? — и безапелляционно кладёт айфон в свободный карман своих ультрамодных джинсов.

То, с каким лицом он это сделал, всколыхнуло в моей душе новую волну. Она захлестнула собой первую волну вожделения и накрыла даже волну страха. Волна ярости. Жгучая, раздирающая грудную клетку зазубренными щупальцами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Что ты, мать твою, творишь, мальчик? — шиплю сквозь стиснутые зубы и с силой давлю на клаксон, прогоняя с дороги зазевавшуюся бабку с допотопной сумкой-тележкой. — Я не знаю, чего ты хочешь, но ты круглый идиот, раз полез во всё это.

— Не нервничай, Натали. Смотри, ты сама не заметила, как разогналась до ста, — тоном строгого дядюшки-брюзги высказал недовольство Кай, и густые брови вновь сошлись на переносице в причудливый домик. — Тебя дома ждёт сын, не забывай. Ой, — снова поджимает губы, — уже не ждёт.

— Чего-о?! — резко виляю на тротуар и давлю на тормоз. Если бы мы оба не были пристёгнуты, столкновения лбов с лобовым (грёбаный русский!) было бы не избежать.

Ремень больно врезается в живот и грудь, но мне плевать. Тяжело дышу, словно только что пришла первой к финишу после марафонского забега.

— Где Миша? Что с ним? Что ты с ним сделал, ублюдок?

— Да тише ты, сумасшедшая, — красивые губы растягиваются в искренней улыбке, являя миру белоснежный жемчуг зубов. — Я же, по-моему, уже сказал, что не псих. Не вижу смысла повторять это дважды. Словоблудие — признак слабости.

Подбородок дрожит, словно я забралась в ледяную прорубь. Он дрожит и дрожит, и никак не хочет останавливаться. По щеке полоснуло что-то горячее.

Слеза?

— Где мой сын, Кай? — сдавленно шепчу и едва слышу саму себя. — Скажи мне, где он?

Он прекращает смеяться и смотрит на меня с каким-то добрым сожалением. Наверное, так я смотрю на Мишу, когда он очень просит сладкое до горячего, а я не могу исполнить его просьбу, потому что так можно перебить аппетит.

— Кай, прошу… — повторяю его имя. На курсах психологии говорили, что это сближает людей, стирает между ними грани. Если назвать по имени обидчика, его это отрезвит. Хрень собачья. Револьвер в сумочке — вот что по-настоящему отрезвляет обидчиков. А у меня даже сраного дезодоранта с собой нет, чтобы херакнуть струёй фарнезола и триклозана в его изумительные глаза.

— Твой сын в полном порядке. В тёплом надёжном месте, и за ним приглядывают ответственные люди. Сейчас он смотрит…. — Кай хмурится и замолкает. Достаёт свой мобильный и что-то читает на ожившем экране. — …Смешариков и ест хлопья с молоком.

— У него на коровье молоко аллергия. Сыпь, — шепчу, то ли ему, то ли самой себе…

Кай понятливо кивает и что-то бегло набирает на дисплее. Видимо, отправив сообщение, убирает телефон снова в карман.

— Не волнуйся, пожалуйста. Я не сделаю твоему сыну ничего плохого. Обещаю.

Он произносит это таким тоном, словно в том, что он сделал, нет ничего необычного.

Украсть чужого ребёнка? Да так все делают. Чем он хуже? А то, что Миша у него — сомнений не остаётся.

Ставлю локти на колени и утыкаюсь лицом в ладони. Я плачу. Не громко, не навзрыд. Просто плачу от пусть небольшого, но облегчения.

Ведь если ребёнку хотят сделать плохо, его же не развлекают мультфильмами и не кормят хлопьями, верно же? Или…

— Кай? Зачем я тебе? — поднимаю на него зарёванное лицо и смотрю в чистые синие глаза. Мне плевать, что тушь потекла, а нос распух, мне всё равно, привлекательно я выгляжу или нет. Я просто хочу знать, что мой ребёнок в безопасности.

— Натали! Соберись. Тридцать один год, а ведёшь себя словно пугливая школьница. Ой, — смущённо улыбается (эта чёртова улыбка!), — двадцать пять, конечно.

— Если тебе нужны деньги — у меня их нет. Хочешь, забирай машину, — на удивление холодно проговариваю свои недавние мысли. — Ещё у меня есть двухкомнатная квартира с хорошим ремонтом. Это займёт время, но…

— Не зря говорят, что любовь матери — самое сильное на земле чувство. Мне приятно, что ты знаешь, что это такое, — перебивает он и снова достаёт из кармана пачку сигарет. — Можно же?