Твоя Мари. Энигма

– Да – я не понимаю! Вы же не можете лечь рядом с ней – или лечь вместо нее, ну, так уж случилось. Она – там, а вы – тут, живые. И надо продолжать жить, даже если тебе кажется, что не можешь! Давай я в субботу девах каких-нибудь привезу. Хочешь – Олега позовем…

– Сказал же – не тронь Олега! И я тоже никаких девах не хочу.

– Ну, Лерку возьмем, – не сдается Север. Всегда был упертый, ничем не прошибешь.

Какие девахи, какая Лерка? Мари на кладбище. И я там, с ней, и Олег. Нет нас больше – всех троих.

Наверное, этот разговор и толкнул меня за ноутбук. Я никогда ничего не писал – кроме историй болезни, и как это делается, тоже не знал. А оказалось, что Мари писала. О нас. О себе. Я набрел на ее дневники случайно, открыл и с первых строк понял – она, больше некому. Мне казалось, я даже слышу ее нежный голос, которого она сама, кстати, очень стеснялась. Ей всегда казалось, что при ее характере разговаривать как розовая феечка – верх несоответствия. А я любил ее голос, и сейчас, погружаясь в чтение, слышал его все отчетливее, словно Мари читала мне вслух.

Так странно видеть себя через призму чужого восприятия, даже не думал. Жаль, что она не показывала мне этого раньше, возможно, прочти я это тогда, все могло бы быть иначе. У нас мог быть шанс – если бы я потрудился увидеть себя ее глазами. Сослагательное наклонение… если бы… сама же Мари говорила – «было бы, но не было». Не было. Не могло. Не случилось.

Я читал запоем несколько дней, отрывался только сварить кофе и закинуть что-то в рот, даже не понимая вкуса еды. Наша жизнь – такая, казалось, обычная, вдруг стала казаться мне чем-то иным. И не мы это вовсе, а просто книга о чьей-то чужой жизни, и эти люди на моих глазах любят, уничтожают, собирают по кускам… Как же, оказывается, страшно выглядят наши отношения со стороны…

Я заболел после прочтения последней страницы. Натурально заболел, с температурой и всеми простудными радостями. Валялся в кровати, слабый и мокрый от пота, не в силах даже чай себе сделать. Нет, можно было набрать Лерке, она бы примчалась, нижняя ведь… какая-никакая… Да, вот именно – никакая. И мне больше не нужна, и Мари права – надо ее отпустить уже, раз выгнал. Зачем давать надежду и продлевать то, что обоим только в тягость.

Я помню, как она встретила меня, когда я привез Мари из Москвы в октябре. Истерика, сопли, вопли – ненавижу баб, которые ведут себя так. Я от этого чувствую себя не виноватым, а злым и готовым убивать. Кто ты такая, чтобы я давал тебе отчет, где, с кем и как я был?! Нижняя? Вот и припухай снизу, Верхний тебе ничего объяснять не должен.

Мари лежала дома пластом, совершенно одна, а я вынужден был выслушивать вот это – ради чего? Я вспылил и выставил Лерку за дверь. Она молотила в нее кулаками и орала, а я, стоя в квартире и подпирая дверь спиной, все думал – осмелится произнести фразу, которую они втроем, с Иркой и Ленкой, повторяют всякий раз, едва им покажется, что Мари их где-то опять опустила? Лучше бы не осмелилась, потому что тогда я выйду на площадку и сломаю ей нос. Делать этого мне совершенно не хочется, но если только сейчас Лера произнесет «да когда уже она сдохнет наконец», клянусь, я это сделаю. Но она каким-то чудом удерживается, потому уезжает к матери с целым носом и даже без синяков. А я иду к Мари…

Нет, надо все по порядку, раз уж я взял на себя обязанность рассказать, как все закончилось.

Осень.

Мари улетала в Москву утром, но не в собачью рань, как всегда, а в десятом часу – Олег взял такие билеты. Лететь она не хотела, устроила мне скандал, топала ногами, орала – все, как я не люблю. Но ее я понимал и не злился. Моральное состояние в этот момент у нее было так себе, Олег подливал масла в огонь своим упрямством, а я разрывался между ними – лечил его и пытался не дать сорваться ей.

С Олегом выходило легче, там я хотя бы точно знал, что и как мне делать, чтобы восстановить его после травмы, это моя работа, в конце концов, я это умею.

С Мари было куда сложнее… И так-то не подарочный характер в комплекте с собственной болезнью и травмой, полученной Олегом, сделали из Мари нечто неуправляемое. Она то плакала, лежа лицом в подушку, то носилась по городу, как умалишенная, пытаясь сделать сотню дел одновременно. Пару раз я видел ее в центре с высоким полицейским чином – они прогуливались по набережной, и Мари чему-то смеялась, держа в руке пластиковый стаканчик с кофе, а генерал смотрел на нее сверху вниз с нескрываемым обожанием. Я не беспокоился – он ванильный, они просто друзья, Олег в курсе. Да, неприятно видеть, как на женщину, которую ты любишь с семнадцати лет, с таким трепетом смотрит кто-то чужой, даже не Олег. Но я понимал, что не могу сейчас лезть с этими предъявами к Мари – ей и так выше крыши, она старается не дать себе сорваться, и в этом мы оба заинтересованы, так что пусть развлекается, если этот генерал заставляет ее вот так беззаботно смеяться. Олегу я об этом, кстати, не рассказал.