Твой сын, Одесса

— Ну что ты вертишься, Яшко? Спать не даешь, — недовольно ворчал старший брат Алексей, с которым Яша спал на одной кровати.

Во сне снова приходил высокий затянутый ремнями капитан, уводил Яшу в степь. И если в ту ночь не было воздушной тревоги, все повторялось: и разговор о Павке Корчагине, и расспросы о товарищах, и обещание вызвать в летучий отряд… Глаза сами открывались, и Яша слышал, как в соседней комнате тяжко кашляет больной отец, сладко посапывает в углу на своей кроватке тринадцатилетняя Нинка, у самого уха посвистывает носом Лешка, неслышными шагами ходит потерявшая покой мать.

Мать у Яши строгая. Никогда не накричит зря, но и не любит, как другие, нежить да баловать детей. Может быть, потому, что нелегко ей растить их: Яков Кондратьевич второй год прикован к постели, а дети повзрослели, и одеть их, и накормить их надо, и учебники купить, и на кино хоть когда-никогда рубль дать. А с чего взять? Вот и крутится Матрена Демидовна, с корочки на корочку перебивается, с блузы рубашку выкраивает. Но с пенсии бывшего корабельного плотника да с крохотного огорода, что за Жеваховои горой, не много возьмешь. Хорошо, что дети ее понимают: не сластены, не неженки, лишнего куска хлеба не попросят, хотя животы, что голуби, всяк час воркуют… В этом году малость и полегче стало. Нина пока малышка, о нарядах еще не думает, мальчишом растет, все по братьям равняется. Несмеяну Яше — этому бы только книжки. Теперь он в спецшколе — одет, обут, накормлен, только на каникулах его дома и видишь. А Лешенька уже и при деле — ювелирному мастерству обучается. Мастера хвалят: у Лешки Гордиенко, говорят, руки ладные, отцовские. Глядишь, какой рубль заработает — семье уже подмога… Вырастают дети, выбирают себе дороги, продолжают дело отца: Лешенька — к мастерству, Яша — к морю рвется. Матери ли ревновать сыновей к отцу? — его наследники! А ей — стоять у перекрестка, где расходятся их дороги, провожать на работу да в походы, смотреть в синюю даль, ждать писем… Старость обещала быть тихой, спокойной, ясной… Да вот война…

— Ох-хо-хо. Были б живы, а голы будем…

Яша прикрывает глаза и лежит не шевелясь, пока мать не заметит, что он уже проснулся. Тогда Матрена Демидовна уходит к отцу. А Яша осторожно опускает ноги на пол, чтобы не разбудить Лешку, поправляет сползшее одеяло у Нины и выходит во двор. Надо проведать больного Сашу Чикова, разыскать Шурика Хорошенко, побывать у Зиня Тормазана, зайти к Володе Федоровичу, встретиться с Абрашей: все это ребята надежные, Яше не придется краснеть перед капитаном.

— Да ну его, капитана! Видали мы таких! Вот эвакуируюсь вместе со школой, подучусь на курсах и на корабль…

И Яша уже видит себя на стремительном торпедном катере, прорывающемся сквозь дымовую завесу к вражескому кораблю, или на эскадренном миноносце «Беспощадный», который вчера, говорят, огнем своих орудий разнес в щепки румынскую батарею под Дофиновкой. Вот только бы война не кончилась, пока Яша не попадет на палубу корабля.

Но война только начиналась. Все чаще и чаще налетали на город фашистские бомбардировщики, в порту и у Оперного театра рвались вражеские снаряды. Яша теперь только на несколько минут забегал домой — показаться, чтобы батя не волновался, по ночам дежурил на крыше, сбрасывал фашистские зажигалки. С крыши видны были ночные пожары в городе, оранжевые взрывы бомб, густые трассы зениток, зарево боя за Лузановкой и Жеваховой горой. А когда утром спускался на землю, под ногами, как молодой ледок, хрустели вылетевшие ночью из окон стекла, пахло дымом, известковой пылью, окалиной…

…Неожиданно исчез Алеша.

Трое суток не являлся домой. Яша пошел на ювелирную фабрику, где работал брат. Не успел переступить порог цеха, как на него накинулся знакомый мастер:

— Почему Алексей на работу не выходит? Случилось что? Или в армию призвали? Так хоть попрощаться забежал бы…

Яша понял, что в эти дни брат на фабрике не был. Он буркнул мастеру что-то насчет Лешкиной болезни и выбежал на улицу. Где искать? В больнице? В госпитале? Их теперь десятки в Одессе, все санатории госпиталями стали.

Матрена Демидовна выслушала Яшин рассказ, прижимая уголок темного платка к губам, чтобы не видел сын, как они дрожат у нее. Леша — ее любимец. Бывало Матрена Демидовна выловит кусочек мяса из борща: «Это Лешеньке. Он у нас один работничек. Ему надо». Алексей перекладывает тот кусочек на мамину тарелку: «Нас у тебя трое, а ты у нас одна». Легко и радостно ложится сыновняя ласка на материнское сердце, как яблоневый цвет на землю. Но Матрена Демидовна виду не подаст, только очки на близоруких глазах поправит, расщиплет то мясо на четыре часточки, разложит на четыре тарелки — там и на зуб-то положить нечего, а всем кажется, что сытнее да вкуснее обеда и не бывает на свете… Пропал Лешенька, радость ее! Слезы душат, криком взорваться хотят. Матрена Демидовна проглотила их, отвернулась в угол, сказала чуть тише обычного.

— Скажи Нинке, чтобы отцу не сболтнула. Нельзя ему волноваться.