Твой личный враг

Мне приходится зайти в туалет, потому что я не в силах унять поток слез. Не хочу, чтобы отец видел меня в таком состоянии. В конце концов, это оказывается бессмысленно, потому что папа, конечно, сразу замечает все.

Он заводит машину, но не трогается.

– Расскажешь, что у вас случилось? – спрашивает он.

Мотаю головой и закусываю губу, потому что глаза вновь наполняются предательской влагой. В жизни не была плаксой, а тут просто не могу остановиться – перевыполняю свой план на месяцы вперед.

– Потом, – выдавливаю из себя.

Я не знаю, что сказать папе. Что я изменила Саше? Что увлеклась? Заигралась? Да он покрутит пальцем у виска. Мне самой с трудом верится, что хватило всего десяти дней, чтоб вся моя привычная жизнь рухнула, будто карточный домик. Что уж ожидать от папы.

В моем рюкзаке звякает телефон. Наивное сердце замирает в ожидании, но, когда я смотрю на экран, на нем отображается сообщение от Лены.

Открываю его и отвечаю, что добралась. Мне стоит немалых усилий задушить малодушный порыв спросить у нее, видела ли она сегодня Благова. Они с Костей уезжают только в два, так что, если он вернулся в свой номер, Лена вполне могла пересечься с ним за завтраком или на горе.

– Мира, не буду лезть к тебе в душу, но что бы ни случилось, просто знай, что мы с мамой всегда на твоей стороне, – отвлекает меня папа, технично выруливая с парковки.

– Я это знаю, пап.

Больше он не задает вопросов, и по трассе мы едем под громкую болтовню радиоведущих. Папа делает звук тише, только когда мы сворачиваем на нашу улицу – теперь уже телефон звонит у него.

Он внимательно смотрит на экран, хмурится и берет трубку. По мере того как кто-то невидимый на другом конце провода говорит, папа все больше мрачнеет. В конце концов он даже ругается сквозь стиснутые зубы, и я понимаю, что происходит что-то серьезное – отец крайне редко выходит из себя и уж тем более ругается матом.

– Делай все, что нужно, – отрывисто говорит он собеседнику. – И под «все» я именно это и имею в виду. Приеду часа через полтора.

Он сосредоточенно слушает ответ, а потом неистово шипит:

– Если мы потеряем Петербург, я собственноручно придушу Благова. И плевать на все.

Он в сердцах бросает телефон под приборную панель, а я не могу вздохнуть. Меня будто сжали в тиски, не давая освободиться. Злость, столь несвойственная отцу, направленная на одного конкретного человека, помноженная на звучание фамилии, от которой у меня скручивает спазмом живот, шокирует настолько, что я еще долго не могу пошевелиться.

Глава 21

– Можно? – в приоткрытую дверь моей комнаты заглядывает мама.

Прежде чем развернуться к ней, пытаюсь налепить на лицо улыбку, чтобы окончательно не напугать своим мрачным видом.

Я дома третий день. И третий день я сама на себя не похожа. Родители пока еще спускают мне с рук угрюмость и апатию, но я чувствую, что с каждым часом их тревога возрастает.

– Да, мам, – изо всех сил стараюсь звучать беззаботно, но мой голос предательски дрожит. – Извини, что пропустила ужин.

Она проходит в комнату, обхватив одной рукой свой огромный живот, из которого со дня на день должен появится настоящий человек, а другой поддерживая поясницу, и осторожно садится на край кровати.

– Я тоже пропустила ужин, – отмахивается она. – Я такая круглая, что в животе не осталось места, куда бы могла поместиться еда.

Я слабо улыбаюсь ее шутке, но не нахожусь, что сказать в ответ. Молчание затягивается. И в нем нам тяжело. Некомфортно.

– Что-то интересное? – Мама первой нарушает тишину, кивком головы указывая на открытую книгу, которая лежит рядом со мной на одеяле.

– Еще не поняла.

Не могу же я сказать ей, что таращусь на одну и ту же страницу уже полчаса, но пока до меня не дошел смысл даже первой строчки. Я вся в своих мыслях, в которых нет места для литературных героев. Там Благов и Саша. И дикая цепочка событий, которая выбивает почву у меня из-под ног.

– А грустишь почему?

В этом вся мама. Заходит издали, чтобы ты расслабилась, а потом бьет прямо в лоб.

– Я не грущу, – произношу внезапно севшим голосом.

– Третий день грустишь, – безапелляционно говорит она. – Я с уважением отнеслась к твоему нежеланию говорить о причинах в первые два из них. Больше не могу. Твой брат вот-вот появится на свет, а я не готова ехать в больницу не зная, что происходит с тобой.

Мой желудок спазматически сжимается.

– За меня не волнуйся, мам, – от улыбки, которую я вымучиваю, сводит скулы. – Все в порядке.

– Мира, не нужно, – она тяжело вздыхает и качает головой. – Я твоя мама и знаю, когда тебе плохо. Ты, конечно, можешь молчать и дальше, упиваясь своей бедой в одиночестве, – это твое право. Но мне бы хотелось, чтобы ты доверилась мне. Или папе.

Я смотрю на маму и вижу в ее глазах безусловную поддержку и любовь. И хотя я не собираюсь говорить ей правду, она слетает с моих губ раньше, чем я успеваю надежно удержать ее за зубами.

– Мам, я Саше изменила.