Тварь непобедимая

– Это когда пятнадцатилетний подросток размером с двухлетнего. Когда у девочки-школьницы растет мужицкая борода. Когда язык не помещается во рту и не дает ни говорить, ни есть, ни пить. А сколько уродов, Гриша! Сколько сросшихся, скрученных, горбатых, безглазых, безногих... А видел ты ребенка, у которого врожденный сифилис? Видел, как гной хлещет изо рта и кожа слезает серыми лоскутами? И лежит он – крошечный – и все-все чувствует. Я уж не говорю про всякие ДЦП – там у каждого второго...

– Ладно, хватит!

– И ведь согласись, Гриша, когда мы с тобой родились – этот детский центр на хрен был не нужен. Ну, бывало, родится ребеночек с заячьей губой или лишними пальчиками – и все. А теперь словно эпидемия. Эпоха уродов! Век недоделанных! Кто будет жить на земле через сто лет?

Донской замолчал, сокрушенно качая головой.

– Ты кого-то в этом обвиняешь? – спросил Гриша.

– Я не обвиняю. Хотя, если честно, и родители дебилы, и детские врачи не лучше. Нет, я не об этом. Когда только появился у нас этот монстр, я вдруг подумал: вот он, венец эпохи уродов! Вот во что мы выродимся. А теперь я уже так не думаю. Он не царь уродов, нет. Он – замена им. Вот такие чудища заселят планету, когда от нас останется только больная гнойная слякоть. Он – альтернатива всем этим вздутым, кривым, беспозвоночным, всем олигофренам и гидроцефалам, вместе взятым. Вот существо, которое будет жить на наших костях. Эх, прав был хирург Коровин...

– Уж больно мрачные прогнозы. Значит, ты думаешь, что он – начало новой расы. Так, может, задавить его, пока он один? Укол во сне – и человечество спасено...

– Он не один, – покачал головой Донской. – Он давно уже не один, Гриша, я знаю достоверно.

– Это факт или опять твоя живая фантазия?

– Это факт, – Донской разлил остатки по рюмкам и пинком отправил бутылку в угол. – А теперь послушай меня внимательно...

У него опять побледнело лицо, и глаза начали беспокойно бегать. Словно огонь жег его изнутри. Гриша встревожился – картина походила на острый приступ какой-то болезни.

– Андрей, что происходит?

– Все идет своим чередом, – Донской запрокинул голову и сдавил двумя пальцами виски. – Скоро мне в бошку ввинтят дренажную трубочку, из нее начнет капать в баночку. По вечерам я буду выливать эту баночку в унитаз, а утром она снова полна. Вот мне будет развлечение!

– О чем ты говоришь? – Гриша уже всерьез испугался.

– О том, мой дорогой, что скоро мы с тобой расстанемся. Не на совсем, на некоторое время. И не волнуйся так, у тебя все будет в порядке. На этом месте заработает респектабельный медицинский центр, ты окажешься в нем не последним человеком. Заведешь себе толстый блокнот и "Паркер", будешь с важным видом ощупывать ягодицы богатым дамочкам и назначать им вибромассаж от целлюлита. Работенка не пыльная, да?

– Меня сейчас больше интересуешь ты.

– Вот спасибо! Если это правда...

– Это правда.

– Я переберусь пока в другое место, ты меня не ищи. Все равно не найдешь. Да и незачем. С работой ты отлично справишься, а что касается нашего саблезубого пациента... Тут надо решать. Обещай мне, Гриша, что поступишь с ним милосердно и не пожалеешь на это своего времени.

– Ты только о нем беспокоишься?

– А о ком еще? С тобой и со мной все ясно. О пациентах позаботятся заказчики. А вот наш мутант – он действительно одинок и несчастен. Так что помоги ему, Гриша.

– Каким образом?

– Разберешься сам. В жизни ведь всегда есть место милосердию. А чтобы ты не сомневался – вот тебе прощальный привет от главного.

Донской бросил на стол фотографию, где два антропоморфа сидели на фоне скалистого берега.

У Григория округлились глаза от удивления.

– Значит, все-таки нашли...

– Т-с-с,.. Иди, дорогой. Иди, оставь меня одного. Тебя принцесса ждет, а меня– трубочка в черепе. Между нами миллион световых лет.

Выходя из кабинета, Гриша обернулся. Донской неловко шарил в сейфе. На пол упал "патронташ" запакованных шприцев, покатились ампулы.

– Да уходи же, наконец! – закричал Донской.

* * *

Ганс проснулся после полудня, чувствуя себя так ужасно, будто к телу прилипли какие-то гниющие останки. Сквозь незадернутые шторы жарило солнце, нагревая черный корпус видеодвойки и пыльную груду кассет. Комната была захламлена нестираными вещами, пивными банками, какими-то коробками, до которых никак не доходили руки выкинуть.

Он лежал в слегка влажной постели, медленно, шаг за шагом вспоминая все, что случилось ночью. Чувство гадливости усилилось. Ему вдруг захотелось отпарить себя в горячей воде, чтобы все отвалилось, отстало – и чувства, а заодно и воспоминания.

Но это было невозможно. Ганс поднялся, устроил себе легкий прохладный душ, дюжину раз отжался от пола, однако бодрости это почти не прибавило.

Под окном, перегораживая тротуар, стояла его "Хонда" – точно так же, как он ее вчера бросил, А через дорогу, в соседнем квартале, в заросшем акацией дворе прятался "Понтиак" Кичи. На нем сегодня утром Ганс выбирался из леса.