Туве Янссон: Работай и люби

Война затянула в свой кровавый водоворот не только тех, кто сражался на фронте. Война проникла во все сферы жизни. Ее голос слышался в звуках бьющегося стекла, во взрывах снарядов, в залпах над могилами героев. Она диктовала людям правила, как и где жить, чем питаться, с кем дружить. Вместе с войной в мир людей пришли смерть, потери и великое горе. Чувства, порожденные войной, были обострены до предела.

Непримиримый глубокий гнев стал постоянным фоном бытия. Казалось, будто кто-то выдал людям лицензию на ненависть, а гнев, по мнению многих, был оправдан и даже казался патриотичным. Горечь в душах тех, кто воевал, становилась все сильнее и принимала самые разнообразные формы. Любовь и эротика тоже словно попали на плодородную почву во время всеобщей военной истерии. Люди танцевали над могилами с той неистовой энергией, которую порождает страх смерти, помноженный на либидо. Люди пытались избавиться от воспоминаний и залить грусть вином. Они изо всех сил старались молчать, когда были трезвыми, но как только алкоголь снимал сжимавшие людей оковы, страхи выплывали наружу. Но от этих страхов было не убежать. Битва за выживание продолжалась постоянно, каждый день. Тяжесть существования пригибала к земле и вытягивала из людей все силы.

Война разлучала друзей. Атмосфера в стране, где только-только закончилась Зимняя война, была невыносимо давящей, и во время наступившего хрупкого перемирия люди жили в страхе новых сражений. Казалось, что Туве не совсем понимала страх, который испытывала ее подруга, так же как не понимала она и причин, по которым Сам Ванни сменил свое русско-еврейское имя на более «благозвучное». Туве было сложно понять отчаяние, которое испытывали ее друзья. Это недоверие прочитывается в вопросе, который она задала Еве в письме в 1941 году: «И вообще, подумай хорошенько, почему ты пустилась в путь. Ты на самом деле уверена, что это знаешь? Мне кажется, что ты сваливаешь вину на войну, которая приближается, ты просто хочешь удрать снова – это твое вечное желание бежать все дальше и дальше, a потом бесконечно горевать обо всем, от чего отказываешься и стремишься избавиться. Не правда ли?»[9]

Ева Коникова, фотопортрет

Всего за тридцать лет Туве написала Еве порядка сотни писем. В своей переписке молодые женщины делились друг с другом своими надеждами и страхами, рассуждали о жизни, о работе и любви – словом, вели обычные для молодежи разговоры о главных вопросах бытия. Во время войны доставка почты была затруднена и часть писем пропала. Свирепствовала военная цензура: отдельные строчки писем густо замазаны чернилами, а на месте некоторых предложений красуются аккуратные отверстия. Поскольку ответы не всегда доходили до адресата, да и ждать их подчас было бессмысленно, письма больше напоминают записи в дневниках, нежели диалог двух женщин. Туве писала Еве, что в своих посланиях она в первую очередь хочет разобраться с собственными мыслями. Эти письма – как приветы из прошлого, в них словно зафиксированы ценности и недостатки того времени и ужасы войны. В них мы читаем рассказы о будничной жизни, заботах о хлебе насущном, о том, как любимые, братья и друзья выжили в сражениях. Писать о том, что было, так или иначе, связано с войной, было практически невозможно из-за существовавшей тогда цензуры.

Вполне ожидаемо, что в письмах многое связано с возрастом и жизненным периодом автора. Это был момент, когда Туве начинала свою настоящую самостоятельную жизнь, когда нужно было овладевать профессией и задумываться над выбором, поскольку тогда еще было время, чтобы понять, что же ей нужно от жизни. Строки писем становятся теми мазками, из которых в итоге складывается картина взросления молодой женщины. Письма рассказывают о начале ее художественной карьеры и связанных с ней надеждах, о разочаровании и борьбе.

Туве раскрывала перед подругой снедавший ее трудно определяемый страх: ее мучили вопросы, сможет ли она когда-нибудь полюбить, будет ли любить достаточно сильно и сумеет ли своим искусством дать что-то людям. Задавалась автор и вопросом, будет ли она сама когда-нибудь счастлива. Но прежде всего Туве хотела определить, что является самым важным в жизни и в искусстве. Время от времени ее мысли, как и мысли любой молодой девушки, были заняты размышлениями о сложности любви и выбора партнера. В ее настроении постоянно сменяли друг друга эйфория и отчаяние, восторг и уныние. Она переживала эти американские горки юности, несмотря на окружавшую ее войну.

Часто депрессия охватывала все ее существо и грозила уничтожить все деятельные порывы; в такие минуты даже искусство не приносило утешения. «Ева, самое важное стало бессмысленным! Они сделали мир иным, нет, это мы дали миру стать другим, и теперь здесь не найти места. Живопись никогда не давалась легко, но теперь она не приносит радости, и это все из-за войны», – писала Туве подруге.