— Оно всегда зависит только от самого человека, твоё величество.
— А мог ли я сегодня исполнить мой долг, когда моё войско бросилось на шатры ханаанеев?
— Ты сделал всё, что зависело от тебя в тот миг, но возможно, не успел сделать чего-то раньше.
— Как же я мог сделать это раньше, когда царствовала Хатшепсут?
— Ты повёл войско на войну, не приняв во внимание естественных, хотя и постыдных людских слабостей. И у тебя ещё хватило силы, чтобы увлечь войско за собой.
— Что же мне нужно было сделать? Погибнуть, чтобы они бросили грабёж?
Жрец был неумолим.
— Слово истинного повелителя способно остановить в полёте выпущенную из лука стрелу. Твоё слово ещё недостаточно крепко.
Тутмос горько усмехнулся.
— Времени у меня не было, чтобы закалить его крепче бронзы, божественный отец.
— Это придёт, твоё величество. Ты хотел одержать великую победу одной своею рукой, но боги показали тебе, что ты ещё не готов к этому. Сила твоя в том, чтобы сделать войско единым, как один человек.
— По-твоему, это возможно?
— Да.
Тутмос задумался, опустив голову, поигрывая плетью.
— Легко сказать… Но что же мне для этого делать?
— Сегодня тебе нужно прежде всего отдохнуть, твоё величество. Запомни мудрое правило — ни о каких делах, особенно важных, нельзя размышлять перед сном. Хочешь, я зажгу курения анта перед твоим ложем?
— Курения ни к чему, божественный отец. И без того всё расплывается перед глазами… Скажи мне, если фараон восходит на престол так поздно, как я, может ли он свершить великое?
— Бывало, что и восьмидесятилетние старцы становились царями, твоё величество. Ты ещё молод.
— Но лучшие годы отняла у меня она!
По едва заметному движению бровей Джосеркара-сенеба фараон понял, что жрец очень недоволен.
— И ещё одно мудрое правило, твоё величество: не поддавайся бесполезным сожалениям о том, что было и уже прошло.
— Хорошо, подчинюсь! Скажи мне только, Себек-хотеп действительно будет жить?
— Его болезнь — это болезнь, которую я вылечу[92].
— А мне не дашь какой-нибудь травы?
— Зачем?
— Виски сжимает, Джосеркара-сенеб.
— Это твоя горячая кровь, твоё величество. И твоя гордость.
— Так остуди мою кровь!
Жрец улыбнулся.
— Пощадив гордость?
— Её и так топтали слишком долго.
— Я дам тебе целебное средство, твоё величество. Но прежде всего тебе нужен сон.
Сон… Тутмос и сам понимал это, но глаза слипались без сна, просто от переутомления. Он ненавидел бессонницу — самое изнурительное, что только есть на свете. Она терзала его, когда он был фараоном лишь по имени. И продолжала терзать истинного владыку Кемет.
— Ты задумался, твоё величество, а сейчас время сна. Выпей этот отвар, и ты уснёшь.
— Она однажды тоже подносила мне лекарство…
— Кто?
— Хатшепсут. Она пришла ко мне, когда я болел, принесла лекарство. Испытывала, буду ли я пить из её рук, не побоюсь ли отравления! Глаза блестели за краем чаши, а на губах была улыбка. Я выпил до дна, не хотел, чтобы она сочла меня трусом. А ведь она действительно могла отравить меня… Странно, почему она этого не сделала?
— Нельзя безнаказанно убивать фараона, твоё величество. Но ты нарушаешь все мои предписания и советы. Я говорю тебе — изгони эти мысли из своего сердца! Кто враги тебе? Только ханаанеи, митаннийцы, кушиты. А во дворце их больше нет.
— Ты уверен?
Жрец ответил твёрдо:
— Уверен.
— А царица Нефрура? Разве она не помнит, что мать и её приказывала изображать фараоном, сулила ей свою судьбу? Что, если…
— Твоё величество!
Тутмос рассмеялся, увидев умоляющий жест Джосеркара-сенеба.
— Хорошо, хорошо… В конце концов все твои советы оказываются полезными, божественный отец. Я знаю, за моей спиной много раз говорили, что я глупец. Но хотя бы в одном уподоблюсь Птахотепу: буду слушаться мудрых советов. Клянусь тебе, одной ногой я уже вступил в царство сна! И — ни одной мысли о Мегиддо! Сердце спит…