Тутмос

— Но ведь ты говоришь, что Себек-хотеп…

— Что я говорю?

— Ты упомянул о недозволенных речах Себек-хотепа.

— Да, о недозволенных речах. Но что нам за дело до этой мелкой птицы, Менту-хотеп? Мы говорим о важных делах. Скажи, когда ты прикажешь доставить слитки золота в казну Великого Дома, когда я могу доложить об этом его величеству?

— Доложи сегодня же, но мне понадобится ещё некоторое время, чтобы доставить золото в Нэ. И всё же…

— Значит, твоё слово верно?

— Можешь не сомневаться! Ты открыл мне истину, достойный Рехмира, теперь я вижу, что ты прав. Да, да, ты прав и мудр! Но скажи мне, что за слухи распускает Себек-хотеп?

— Не тревожь своё Ба…

— И всё же я хочу знать!

— Мне бы не хотелось повторять….

— Пусть я услышу это от тебя!

Теперь чати предстояло нажать на стрелу, чтобы остриё вошло ещё глубже, хотя цель и была уже достигнута.

— Себек-хотеп говорил, что ты жаден и корыстолюбив, что сам считаешь зерно в своих закромах и кувшины молока от своих коров. Но это такая глупость, что каждый, знающий тебя, засмеется ему в лицо.

— Ещё?

— Бранил твоих поваров.

— И только?

— Нет, не только. Это ещё не самое худшее… Но прошу тебя, не заставляй меня говорить!

— Нет, я прошу.

— Но речь идёт не о тебе!

— О ком же тогда?

— О твоей жене. О достойнейшей госпоже Ирит-Неферт!

До сих пор ничто в облике Менту-хотепа не напоминало ни птицу, ни змею. Но когда прозвучало имя Ирит-Неферт, сорвалась пелена, исчезло человеческое, и явился странный коршун — птичья голова на змеиной шее. И взгляд змеи, изготовившейся к броску.

— Это правда?

— Что правда?

— То, что ты сказал!

— Разве я стал бы тревожить твоё сердце ложью, Менту-хотеп?

— Что он говорил? Что смел говорить о моей жене?!

— Я не хотел бы повторять…

— Я прошу тебя, Рехмира!

— Пощади меня…

— Или ты хочешь, чтобы я пощадил Себек-хотепа? Или ты в сговоре с ним?

— Ты сам знаешь, что этого не может быть, Менту-хотеп.

— Тогда говори!

Птичьи когти впились в подлокотники кресла. Змеиные глаза впились в лицо чати — вот-вот испепелят.

— Ты вынудил меня, Менту-хотеп, помни об этом. Себек-хотеп говорил о красотах жены твоей, о красоте её тела, о её ласках. О том, как принимала она его на своём ложе…

— На моём ложе!

— На твоём. И упоительна была, как прохлада северного ветра…

Царский сын Куша вскочил, резко отодвинув кресло, позолоченные кошачьи лапы заскребли по полу, точно ожившими когтями. На спинке кресла заиграло золотыми лучами солнце, а со всех сторон тянулись к нему цветы, инкрустированные драгоценными камнями, тоже живые. Удивительное кресло! У Рехмира от восхищения захватило дух, а в глубине груди опять что-то заныло. Он даже взгляда не бросил на Менту-хотепа, который в бешенстве мерил шагами пронизанный солнцем покой.

— Я никогда не сказал бы тебе этого, Менту-хотеп, если бы речи дерзкого военачальника не звучали так громко. Ты знаешь, моё имя кое-что значит при дворе его величества, и я мог бы… Но я не могу действовать без твоего согласия, и ещё… Ты понимаешь сам, одно дело — просить милости для сановника, в трудное время пожертвовавшего всем ради блага Великого Дома, и совсем другое…

— Можешь не говорить!

Солнечные лучи, золотая пряжа, цепляются за ноги Менту-хотепа, словно хотят остановить его быстрый нервный шаг. И он рвёт золотую паутину и не может выпутаться из неё, а другая, тёмная, уже стянула его горло. Но резное кресло смотрится удивительно красиво в солнечном свете. Какой искусный мастер изготовил его? Ножки его сделаны в виде кошачьих лап, так и кажется, что пушистый зверёк подкрадывается к беспечной добыче, позолоченные подлокотники с закруглёнными краями украшены узором из листьев, а высокая прямая спинка представляет собой такую чудесную картину, что у чати при взгляде на неё просто замирает сердце. Восходящее солнце благословляет своими лучами тянущиеся к нему цветы на длинных стеблях и высокие витые травы, на ветвях цветущих деревьев тонкие узкогорлые птицы распевают гимны божественному светилу, чуть подальше несёт свои воды великая река, на волнах качаются маленькие лодки, в которых стоят девушки с цветочными гирляндами и ожерельями из цветов на шее и тоже протягивают руки навстречу благодатным солнечным лучам. И всё это — великолепное соединение драгоценного чёрного дерева, матовой слоновой кости, цветной пасты, золота, серебра и лазурита, точно маленькая сокровищница, достойная царского дворца…

— Мы должны помогать друг другу, как братья. Ты попал в беду, достойный Менту-хотеп, и я помогу тебе. Когда беда придёт в мой дом, ты тоже протянешь мне руку помощи, не так ли? 'Если слух его величества будет обращён только к военачальникам и закрыт для его семеров, мы погибнем, наши имена занесут пески времён. Есть две силы в Кемет…

— Другая?

— Жрецы. Хотя она не безусловна. Военные походы его величества обогащают храмы и их служителей. Но если военачальники возвысятся и начнут мешать процветанию храмов…

— Нельзя этого допустить, Рехмира!

— Нельзя. Но мы должны действовать заодно.

— Клянусь!