Тутанхамон

— Что ж, Кенна, Бенамут счастлива, что уже одарена вниманием повелителя. Из полагающейся тебе добычи возьмёшь самое красивое и постараешься сравниться щедростью с фараоном, да будет он жив, цел и здоров! Поднимем чаши в честь его величества, фараона Небхепрура Тутанхатона! — возвысил я голос, и громкий одобрительный хор приветствовал мои слова. — Да будет благословенно его царствование, да пребудет он на престоле Кемет много лет, да снизойдёт процветание на его дом и на всех, угодных ему!

Все подняли чаши, все осушили их с радостью во славу юного фараона. И мне удалось заметить, как покрылось краской лицо Бенамут, как засияли счастьем её глаза. Забавно было заметить это, забавно... Может быть, плод уже зреет и подарок юного фараона не был случайным? Кенна говорит, что Бенамут много старше Тутанхатона, но вряд ли больше, чем на год или два. Да и какое это имеет значение? Как она хороша, о боги, как хороша!

Заиграла музыка, и нагие танцовщицы, украшенные гирляндами цветов, вбежали в пиршественный зал и превратили его в подобие роскошного цветника, опьяняющего ароматами.

Никому не хотелось толковать о делах, всё лучилось наслаждением и цвело им, и воистину пир Кенна благословляла Владычица Радости, золотая Хатхор. Все сердца радовались восхождению на престол мальчика-фараона, хотя он и был кровным родственником проклятого Эхнатона, хотя и мог стать продолжателем его безумных дел. Но трудно было представить его лицо искажённым яростью или охваченным безумным восторгом Эхнатона перед явлением царственного Солнца, и спокойствием веяло от жезла и плети в тонких мальчишеских руках. Схлынула тёмная волна, фараон-безбожник, фараон — враг древних обычаев и всего, что составляло силу и мощь Кемет, отправился в преисподнюю и теперь уже, наверное, осуждён на вечные мучения в Аменти. Каково-то было ему, злому безумцу, встретиться лицом к лицу с богами, которых он низвергнул с их престолов? Да, там ему пришлось несладко. Что ж, Осирис для того и приносит себя в жертву каждый год[112], чтобы вершить суд справедливости в загробном мире. За глумление над знатью, золотой кровью Кемет, ему тоже придётся поплатиться. Когда бог Ра совершает своё путешествие по подземному Хани и предстаёт очам покоящихся в гробницах, кто из древних царей не заступит дорогу к свету проклятому еретику, поднявшему руку на мировой порядок? А всё же смел он был, этот еретик, если смог за несколько лет перевернуть каменные глыбы, которые складывались веками. Многих он отравил ядом своего безбожия, и тому, кто возьмётся за восстановление старых порядков, немало придётся потрудиться. Взялся бы за это я, полководец Хоремхеб? Нет! Клянусь священным именем Хора, — нет! Взяться и получить нож в спину? Да и внешним врагам, тем же митаннийцам или хатти, выгодно, чтобы в Кемет продолжалась смута. Что говорить, если это заметно даже в войсках! Если бы пренебречь древними обычаями и разделить их не на три, а на два корпуса и дать им имена Атона и Амона, клянусь Хором, они позабыли бы о всех ливийцах и хатти и с ожесточением бросились бы друг на друга. Примирить их теперь? За это не взялся бы даже я, могучий Хоремхеб. Кто-то должен сделать первый шаг, и тогда я, пожалуй, подставил бы плечо под каменную глыбу, но для такого шага нужна не только сила. Лев и змея — вот что должно сойтись в образе человека или бога, который возьмётся за наведение порядка в Кемет. А под силу ли это мальчику-фараону с лицом нежным, как у девушки, да к тому же ещё и выросшему под гимны и славословия царственному Солнцу?

— Не годится быть задумчивым на пиру, достойный Хоремхеб, — сказала красавица с глазами жаркими и томными, бесстыдными и невинными одновременно, обвивая мою шею руками и лаская меня кончиками своих грудей, жарких, душистых, зовущих. — Ты печален? Ты думаешь о военных делах? Никакие военные дела не стоят любви, достойный Хоремхеб! Вот подумай: если бы отец твой всегда думал о своих делах и не пришёл бы в одну благословенную ночь к твоей матери, явился бы на свет могучий лев Хоремхеб, защита Кемет?

— А ты, пожалуй, не прочь стать матерью нового Хоремхеба?