Турнир

Садо смотрел на меня с презрительной и высокомерной жалостью, оценивая мое ханьфу серо-стального цвета почти военного кроя, отсутствие украшений, простую прическу. Даже если бы я специально подбирала образ, контраст между мной и Фейу нельзя было бы сделать более разительным.

Сегодня я собиралась проигрывать.

Но не в сухую. Проигрывать так, что все здесь запомнили, кто такие Блау. Все на трибунах.

Весь Предел. Проигрывать, чтобы принести Роду максимальную пользу.

Я собиралась напомнить им, кто такие Блау. Напомнить так, чтобы больше не пришло в голову забыть.

— Я хочу уточнить правила.

Распорядитель кивнул мне головой.

— Я могу исполнить любое известное публике произведение? Совершенно любое?

— Совершенно любое, леди Блау. Прошу, начинайте, — толстяк отмахнулся от моего вопроса, посчитав его глупым.

Чтобы играть хорошо, мне всегда нужна была темнота, чем темнее, тем лучше. При свете мелодия всегда выходила не такой яростной и пронзительной, поэтому я попросила дополнить мой выход плетениями.

Штатные иллюзионисты знали свое дело на отлично. Сначала арену окутал холод, пробирающий до костей, такой, какой бывает только глубоко в подземельях, и запах сырости. Потом последовала вспышка плетений и на Арену начал плавно и медленно опускаться сумрак. Кто-то на трибунах вскрикнул, но я была уже не здесь, я была в южных катакомбах под Керном, где-то на уровнях десять-двенадцать. Я пыталась вспомнить то состояние, когда зов у меня срабатывал, когда я работала приманкой, и выводила разбуженных тварей прямо на наши отряды зачистки. А получалось у меня не часто — три раза из десяти, потому что учить было некому. Я и училась сама, вспоминая, как Акс лето за летом наигрывал одну и ту же мелодию в зимнем саду, пока у него не проснулся Глас.

Песню может исполнить любой, но она так и останется просто набором пустых звуков. В зов нужно вкладывать силу и часть своей души, как будто там в глубине подземелий дремлют не твари, а твои кровные родичи, любимые и родные, по которым ты скучаешь нежно и отчаянно. Вкладывать столько души, чтобы твари откликнулись на зов своего чада и пошли следом за мной. Это была самая сложная часть в песне. Мне нужно было любить тварей.

Я прикрыла глаза, настраиваясь, и поднесла чужую флейту к губам, теперь условия были почти идеальными. Первые ноты прозвучали тихо, почти бесшумно, это как ступать в мягких сапожках в незнакомый коридор, где за любым поворотом тебя может ждать кто-то.

И ступать тихо, тихо, едва дыша, чтобы звук биения сердца не выдал твоего присутствия.

Следующие ноты взвились ввысь священной яростью, и знакомые каждому заклинателю такты полетели по Арене, проникая в каждый уголок, струясь под землю, туда, где в катакомбах спали те, кого нельзя будить. У меня получилось, сегодня удача или благословение Великого были на моей стороне — мой зов обрел душу.

Я выманивала и зачаровывала, плакала и тосковала, умоляла проснуться, пела и звала, и мелодия повиновалась, наполняясь силой. Я почти чувствовала тех, кто ворочается там, на нижних уровнях, тех, кому мешает спать моя флейта, тех, кто может проснуться. И я уже почти любила их.

…меня хотят убить, я здесь совершенно одна, ваше чадо окружают враги и их много, проснитесь, проснитесь, проснитесь… спасите, придите, найдите… плакала флейта.

Я исполняла «Пробуждение».

Наш центурий всегда называл мою игру корявой, и что несмотря на то, что я целитель, руки у меня растут совершенно не из того места, и не предназначены, чтобы оскорблять своим исполнением такой нежный инструмент, как флейта. У нашего центурия был идеальный слух, и чересчур избирательный вкус в музыке.

Мелодия летела в холодном сумраке, проникая в каждый уголок Арены.

Все Старшие на трибунах должны были слышать мою песню хотя бы раз в жизни, если они выполняли свой долг перед Пределом. В первую кампанию очень много Высших прошли подземелья с отрядами зачистки, очень много тех, кто точно знает, какие твари сейчас придут сюда вслед за моей музыкой.

Арена полностью погрузилась во тьму, сырой холод пробирал до костей, протяжно стонала флейта, а я заканчивала первую часть вступления, и уже почти добралась до второй части, но меня никто не останавливал. Неужели эти идиоты думают, что защита Арены выдержит?

Или они думают, что должна остановиться я? Блау?

Отмороженные Блау. Породнившиеся. Заклинатели. Твари, которые управляют тварями. Я останавливаться не собиралась. Я не просила об этом поединке и не собиралась отступать.

Пусть будет так. Нет Турнира — нет поединка, все просто. Проснитесь мои любимые…проснитесь…Мелодия взвилась вверх, и… — Хватит! Достаточно, леди Блау, — впереди меня, на судейской линии поднялась фигура заместителя Легата, смутно видная в сумраке.

Я опустила флейту и последние ноты мелодии начали таять в воздухе, вместе с сумрачным холодом, наполняя Арену теплом и светом. Иллюзионисты знали свое дело на отлично.

— Квалификация пройдена, — быстро сказал тировский судья. — Пройдена успешно.